Выбрать главу

Непроизвольно выплыли из памяти эти строки.

Правее виднелся пляж, там были люди, кабинки, яркие зонты, лодки, — все такое знакомое по Харбину, по яхт-клубу, но даже смотреть в ту сторону не хотелось, — все это было обыденным; а сейчас хотелось чего-то особенного, соответствовавшего тому необыкновенному, что расстилалось перед его глазами.

Подумать только, ведь эта масса синей, переливающейся золотом, как бы затканной солнечными нитями, воды тянется на добрую треть земного шара и противоположный берег — уже Америка! Разве может что-нибудь другое в природе дать подобное ощущение соседства с материком, находящимся в десятке тысяч миль от тебя?

Гога стоял ошеломленный, впервые в жизни почувствовав огромность и значительность окружающего мира и собственную микроскопичность в пространстве и во времени. Но, как ни странно, это осознание не подавляло и не унижало его. Наоборот, оно наполняло его ощущением сопричастности прекрасному, гармоническому целому, поразительной слитности и с этим необъятным морем, с этим теплым золотистым песком, с этой доброй зеленью деревьев и трав, с людьми — такими же частицами, как он сам, видимо, все же нужными для чего-то, раз им дано существовать.

Из этого состояния его вывел сигнал автомобиля. Гога вздрогнул, как человек, внезапно пробужденный ото сна, и обернулся. Да, сигналили ему. Крохотная машина, вмещавшая тем не менее четырех пассажиров, остановилась неподалеку, и шофер-китаец, высунувшись в окно, обратился к нему на довольно сносном русском языке:

— Хозяин! Порт-Артур — хочу ехать? Одно место есть.

Гога заглянул внутрь. Там сидели какие-то иностранцы, двое мужчин и женщина.

В Порт-Артур? Эх, конечно, надо бы съездить, да ведь вот, не советовал же комиссионер, настоятельно не советовал. Гога посмотрел на часы — половина двенадцатого. В его распоряжении четыре с половиной часа. Полтора туда, полтора обратно, полтора часа можно провести там. Неужели не хватит?

— А сколько туда езды? — спросил он на всякий случай.

— Один час, — ответил шофер с улыбкой, подняв указательный палец.

— Не больше? — усомнился Гога.

— От Дайрена больше. Здесь близко.

Шофер лукавил, проехал он всего треть расстояния, но на Гогу этот аргумент подействовал. Узнав, что шофер повозит в Порт-Артуре по всем интересным местам и доставит обратно в Дайрен прямо в порт, Гога решился. Правда, обходилась поездка в пять иен, но… где наша не пропадала!

Миновали живописные Черные Скалы, оставили справа огромное водохранилище. Дорога поднималась все выше и выше в горы. Наконец на лесистом склоне открылся небольшой поселок. Шофер повернулся к пассажирам:

— Порт-Артур.

Гога с жадным любопытством смотрел во все глаза, но нигде не видел фортов, отслуживших свой век, грозных бастионов, траншей, опоясывающих кручи. Где же здесь воевали? Автомобиль подъехал к одноэтажному, стоящему углом на две улицы дому и остановился. «Музей порт-артурской обороны» было написано на трех языках: японском, русском, английском. Такое название удивило Гогу. Оно звучало так, будто составлено было русскими, ведь это они обороняли крепость. Но музей-то принадлежал японцам. Еще больше удивился Гога, войдя в вестибюль. На почетном месте, на возвышении в самом центре обширного помещения висели два портрета совершенно одинаковой величины, симметрично расположенные: адмирала Того и адмирала Макарова. Оба украшены гирляндами живых цветов и перед каждым — большие вазы с живыми цветами. Под каждым — ярко начищенная медная дощечка с соответствующими надписями, опять же на трех языках. Гога был поражен уважением японцев к недавнему своему противнику и подумал о том, что, может быть, подлинная национальная гордость и заключается в том, чтоб стать выше мелких временных чувств, воздав должное храброму врагу.

И дальше в музее все было выдержано в том же духе. В правом зале по стенам висели портреты как японских, так и русских генералов, принимавших участие в боях за крепость. На одном из почетных мест находился портрет генерала Кондратенко, рядом — не меньших размеров — портрет генерала Стесселя. Русские не жаловали Стесселя, и Гога тоже привык считать, что тот не исчерпал всех возможностей обороны крепости. Некоторые чуть ли не в измене его обвиняли, а вот японцы относились к нему с равным вниманием. Надо думать, изменнику они бы почестей не оказывали.

В следующем зале за витринами были выставлены реликвии обеих сторон: боевые ордена, медали, формы солдатские и офицерские. Вот залитый кровью мундир русского солдата. Рядом такой же — японского. Пробитая пулей ряса православного священника…