После музея шофер подъехал к знаменитому 2-му бастиону, и тут уже Гога не особенно удивился, увидев обелиск, поставленный японцами. На рваном, живописном обломке скалы, окруженном массивными, чугунными цепями, провисавшими с четырех бетонных подпорок, по-японски было написано, что на этом месте пал смертью героя от осколка японского снаряда русский генерал Кондратенко, командовавший бригадой, защищавшей бастион. «Откуда же атаковали японцы?» — спрашивал себя Гога. Подход к этой крутой скале был только тот, по которому уже пешком они поднялись сюда, но он явно был в глубине обороны русских. Неужели с той стороны? Гога с опаской заглянул вниз: почти отвесная скала обрывалась в ущелье, покрытое лесом. Да, оттуда, подтвердил шофер, не раз возивший сюда туристов. Гога и сам видел, что больше неоткуда было.
Какая доблесть! Какими храбрецами надо быть, как презирать смерть, какой сноровкой обладать, чтоб взобраться по такому склону!
Глубоко взволнованный, покидал Гога Порт-Артур. В машине шла оживленная беседа, случайные спутники обменивались впечатлениями, разговорчивый шофер, как оказалось, умевший болтать и по-английски, сообщил кое-какие подробности, но Гога молчал. Ему нужно было время, чтоб впечатления поездки улеглись в нем и чтоб он смог осмыслить свою давнюю и в общем закономерную неприязнь к японцам и то уважение, которое они в нем вызвали сегодня.
На пристани он сразу увидел своего комиссионера. Тот стоял, как и обещал, у трапа, ведущего во второй класс, и махал Гоге рукой.
— Сюда, сюда! Я уж думал выносить обратно вещи. Каюта ваша восьмая, как войдете с палубы в коридор — направо. Вот ваш билет. Вещи все на месте, можете не беспокоиться.
Вокруг была масса народу: отъезжающие, провожающие, наблюдающие. Русские, иностранцы, японцы. Со всех сторон доносился разноязычный говор, было оживленно и даже весело, хотя немного тревожно, как всегда перед отходом поезда или парохода.
Большой двухтрубный «Хотен-мару», не такой эффектный, каким он выглядел на рекламных плакатах фирмы «Дайрен Кисен Кайша», но все же достаточно красивый, терпеливо попыхивал задней трубой, пока в его разверстый трюм быстро и деловито грузили последние тюки, мешки с почтой, ящики.
По нескольким трапам текли струйки пассажиров. Новичков было легко узнать по тому, как опасливо они держались за поручни и как неловко ставили ноги на зыбкие ступени.
Гога постарался пройти по трапу как можно более уверенно и спокойно, хотя на самом деле уверенности не чувствовал. Все-таки под ним, между бортом и причалом, оставалось пространство достаточно широкое, чтоб в него провалиться, а оттуда, вкрадчиво поплескивая, выжидательно глядела темная, маслянистая вода, совсем не такая добрая, спокойная и мудрая, какой виделась она сегодня утром с берега в Хошигаура.
«Укачает меня или нет?» — мучил Гогу навязчивый вопрос, который еще в Харбине приходил к нему и казался сейчас самым важным. Он знал, что женщины подвержены морской болезни сильнее мужчин, и счел бы унизительным, если б оказался среди не выдержавших качки.
Время отхода приближалось, суета усиливалась. Из толпы провожающих, с борта парохода полетели ленты серпантина. Гога глядел на оживленную, веселую толпу на берегу, и ему было немного обидно, что у него нет никого, кому мог бы он бросить моток яркой бумажной ленты. Расстояние от борта до причала неприметно, хотя и неуклонно увеличивалось, ленты серпантина все удлинялись, и было их столько, что казалось, они накрепко соединяют пароход с берегом и он не в силах будет уйти. Но постепенно то одна лента рвалась, то другая, и вот последняя, голубая, лопнула — и реально ощутимая связь с берегом оборвалась. Гоге вдруг пришло в голову, что нечто подобное происходит и с человеком: он жаждет одного, а жизнь движется своим путем, и все попытки остановить или хотя бы замедлить ее ход ожидает судьба этой жалкой бумажной ленты.
Между тем «Хотен-мару», отойдя от причала на порядочное расстояние, медленно, словно раздумывая, разворачивался на месте. Из-за носа стал выплывать противоположный берег бухты — гористый и безлюдный, с одинокой башней на отвесной скале, тоже воздвигнутой, наверное, еще русскими.
Судно вздрогнуло, почувствовалась мерная, хоть и не сильная вибрация: заработал винт. За кормой вода забурлила, заклокотала, из густо-синей и прозрачной превратилась в мутную и почти белую — и пошла разматываться бесконечной широкой лентой все дальше и дальше в сторону покинутого берега.