Гога стоял у борта и смотрел, как постепенно оседает в море берег, как все мельче и мельче становятся дома города. Вот уже осталась только полоса, она быстро истончалась, потом разорвалась и как бы растаяла.
Пароход вышел в открытое море.
Гога не раз читал эти слова в книгах, но впервые они относились к нему самому. Все-таки здорово! Он, Гога Горделов, — в открытом море! Плывет себе на пароходе, и хоть бы что! В эти минуты хотелось чувствовать себя бывалым, видавшим виды путешественником. А что же? Ведь оно почти так и есть. Все ребята остались в Харбине, только он едет (и спокойно едет, заметим!) в далекий Шанхай, пересечет два моря — Желтое и Восточно-Китайское. Правда, Алеша Кокорев уехал еще дальше, намного дальше, но Америка вообще что-то нереальное — не то сон, не то кинофильм: смотреть интересно, но с собой не соотносишь.
— Дельфины… — произнес рядом мужской голос.
Звук русской речи, после того как целый день слышалась только японская, а на пристани английская, показался Гоге очень приятным. Он обернулся. В двух шагах от него стоял молодой человек лет двадцати с небольшим, полный, рыжеватый, с крупным носом и покатыми плечами.
— Где? Где? — заинтересованно спросил Гога.
— А вон там, видите? — молодой человек показывал куда-то вперед и направо. — Ну вот… Видите, как играют?
Гога глядел во все глаза, но ничего не различал на поверхности моря. Кругом была ровная гладь, взгляду не за что было уцепиться. Но признаться в этом Гоге не хотелось: сразу станет ясно, что он человек неопытный; и Гога, солидно кивнув, стал смотреть в указанном направлении.
— Здесь их много. В Хошигаура на пляже в прошлом году… Вы бывали в Хошигаура? — перебил свою речь вопросом Гогин собеседник.
— Был, — односложно ответил Гога, не уточняя, что был всего один раз, и то — сегодня.
— Ну так вы видели, как близко они подплывают.
Гога помалкивал, но молодой человек оказался разговорчивым и знакомство завязалось.
— Вы куда едете? — спросил собеседник.
— В Шанхай, — не без гордости ответил Гога. — Учиться. А вы куда?
Молодой человек вздохнул:
— Я недавно похоронил отца. Мы с мамой перебираемся в Палестину. Моя фамилия — Гинзбург.
— Доктора Гинзбурга сын?
— Да. А вы ведь — Горделов?
— Да.
— Наши отцы были друзьями. Меня зовут Миша, — и рыжеватый молодой человек протянул Гоге руку. Они обменялись рукопожатием.
Услышанное озадачило Гогу: едут в Палестину. Навсегда уехали из Харбина. Разве можно навсегда покинуть город, где родился, вырос, где у тебя — все?
Гога знал, что многие уезжают: кто в Канаду, кто в Соединенные Штаты. Некоторые евреи собирались ехать в Палестину, создавать там свое государство. Мося Калиновский мечтал об этом, часто говорил, что непременно уедет. Но это все не относилось непосредственно к Гоге: разговоры Моси оставались пока только разговорами, а вот эти — Миша Гинзбург и его мать — уже едут.
Мадам Гинзбург вскоре появилась.
— Мишенька, ты проголодался? — заговорила, подходя, пожилая полная дама с густыми черными бровями — такими же, какие были у ее покойного мужа. — Пойдем, скушай кусочек курочки.
«В кого же он пошел? — думал в это время Гога. — И отец был брюнет, и мать темная, а он рыжий?»
— Я не голоден, мама. Мы же позавтракали в Дайрене.
— А яблочко хочешь? Я сейчас тебе очищу, — голос звучал почти умоляюще.
— Не хочу я и яблока, мама. Скоро обед будет.
— А тебе не кажется, что начинается качка?
— Нет, мама, мне не кажется, что начинается качка…
— Ты в этом уверен?
— Абсолютно.
— А мне что-то не по себе.
— Ты пойди в каюту и приляг. Сразу станет легче.
Мадам Гинзбург последовала совету сына, и тот вздохнул с облегчением.
— Вы первый раз на пароходе? — спросил Миша.
Как хотелось бы Гоге ответить что-нибудь вроде: «Что вы! Я много плавал!» Но врать не хотелось и пришлось, скрепя сердце, признать, что да, он на пароходе первый раз.
— И я тоже, — спокойно отозвался Гинзбург, очевидно не усматривая в этом ничего зазорного, и тем принес Гоге облегчение. — Давайте обойдем все палубы!
Гога охотно согласился. Они сперва прошли на корму, где было много тросов, лебедок и еще каких-то приспособлений неизвестного назначения. Потом по крутой и узкой лестнице они поднялись на верхнюю палубу.
«Только для пассажиров первого класса» — прочел Гога написанную по-английски табличку. Его как ошпарило. Сам он ехал вторым классом, и, следовательно, ему здесь находиться не полагалось. Его охватило очень неприятное и непривычное ощущение. В Харбине такого места, куда бы ему, сыну Ростома Георгиевича Горделова, доступ был закрыт, не существовало. Он был везде вхож, везде желанный гость. А тут вдруг… Гога почувствовал себя уязвленным и обиженным на родителей: не могли взять ему билет первого класса!