Мистер Фицджеральд наклонился, чтобы застегнуть мой пояс. Его лицо почти так же приблизилось к моему, как лицо дона Рамона во время моего первого полета в Чарагвай. Мистер Фицджеральд показал, как регулировать воздушный поток, заказал охлажденный лимонад, спросил, не хочу ли я журнал. Его спокойная уверенность заставила меня чувствовать себя неоперившейся путешественницей, какой несколько недель назад, полагаю, я и была. Его мужественность заставила меня чувствовать себя женственной и слабой.
Но хуже всего было то, что под его скрупулезной заботой проглядывал намеренный нейтралитет. Он просто выполнял все необходимые обязанности или оказывал услуги, но без всяких личных чувств.
Я не винила его, потому что делала то же самое. Я приняла совет миссис Малленпорт насчет одежды просто потому, что не могла рисковать повторением визита к мадам Одетт. Поэтому на мне был хорошо скроенный брючный костюм из оленьей кожи с темно-синей шелковой рубашкой. Вчера вечером я вымыла волосы, и Бианка протерла меня лосьоном из горных трав, который прямо-таки творил чудеса. Я открыла особый флакон французских духов, купленный мне отчимом на прошлое Рождество. Я чувствовала себя вооруженной — не знаю, против кого.
К счастью, усилия были приложены для себя, а не для воздействия на моего товарища по путешествию, потому что он, конечно, их не замечал. Исключая момент, когда в салоне стало невыносимо жарко и я стала стаскивать жакет.
— Позвольте мне, — сказал Джеймс Фицджеральд, убийственно вежливо помогая снять его с моих плеч. Он с неудовольствием посмотрел на мою красивую синюю блузку. — Она достаточно теплая? — спросил он.
— Это шелк. Должен быть.
— На горном склоне очень холодно, особенно на обратном пути. Ева обычно брала с собой шерстяную вещь — топ танк, вы их называете.
— Я не люблю топы, — сказала я по-детски. — Они мне не идут.
Он ностальгически улыбнулся, словно подумал, хотя и не вслух: «Зато они идут Еве».
В ожесточенном и злом ответе на его невысказанные слова я воскликнула:
— Наверное, хорошо быть абсолютным совершенством!
Он пристально посмотрел на мое лицо, которое медленно заливала краска.
— Кого вы имеете в виду?
— Еву, конечно.
Он улыбнулся. Это была задумчивая, ускользающая улыбка.
— Нет абсолютно совершенных людей, — ответил он после длительного размышления. — Люди не драгоценные камни. Все допускают ошибки — именно это делает их людьми. Но и любят людей за ошибки не меньше, чем за достоинства.
Мимолетная улыбка пробежала по суровому лицу первого секретаря — бесконечно раскрывающая, бесконечно нежная. Я молча тянула восхитительный холодный напиток. Внезапно его вкус стал горьким, как злоба.
Если бы я любила биться об Заклад, то знаю, на кого поставила бы деньги в любовной игре, так заинтриговавшей Мораг. На отсутствующую соперницу, красивую, несравненную Еву Трент.
Собственно, Ева Трент, казалось, путешествует с нами. За время, пока мистер Фицджеральд посвящал меня в систему предупреждения землетрясений в Беланге, ее имя возникало неожиданно часто. В папке, которую мистер Фицджеральд показал мне, имелись листы с ее ровным четким почерком.
И когда мы приземлились на летном поле Беланги (которое и в самом деле было небольшим полем с двумя хижинами и контрольно-диспетчерским пунктом), я увидела трех горных пони, пользовавшихся скромными удобствами аэропорта и щипавших траву у единственной взлетно-посадочной полосы около разбитого автобуса, который должен был доставить остальных пассажиров в город. Мне пришла в голову забавная мысль, что третье животное не просто вьючная лошадь для запасов, но предназначается для невидимой неотвязной Евы, пребывающей с нами незримой тенью.
При всем том это была невероятно красивая горная поездка. Единственная тропа змеилась по каменистой осыпи через небольшие пенистые потоки, по диким тропическим лесам с цветами и разноцветными птицами, под гигантскими каучуковыми деревьями и эвкалиптами, затем поднималась выше и выше в прохладный темный ельник. Каждые несколько минут показывались внизу, в долине, старый инкский серебряный шахтерский город и зеленая змея широкой реки.
Солнце стояло в зените, горячее и сверкающее, но в тени ельника было прохладно, пахло сосновыми иглами и влажной землей. Хорошо обученные пони пробирались по тропе, иногда фыркая. Они успокаивающе пахли животным теплом, — а я сейчас ощущала странную потребность в комфорте.
Джеймс Фицджеральд ехал впереди, я за ним — совсем как индейцы. Вьючная лошадь с невидимой и неукротимой Евой замыкала колонну. Я вообразила, что, когда она ездила на инспекционное посещение, воздух звенел ее остроумной беседой и веселым смехом. Возможно, мистер Фицджеральд или даже его превосходительство позволяли ей собирать цветы — орхидеи, которые росли в изобилии, как лютики, или бледные восковые цветы, похожие на гигантские магнолии.