Выбрать главу

Передо мной на фоне меняющегося горного пейзажа маячил могучий, но тревожащий вид широких плеч мистера Фицджеральда, его твердой шеи, высокомерной посадки его головы. Этот вид притягивал мои глаза и занимал все внимание, исключая из него все остальное. Мой пони трусил в неловкой близости к его пони. Когда позволяла тропа, он ехал рядом. Но мистер Фицджеральд оставался погруженным в свои мысли, пока на гребне горы за последним поворотом тропы не открылся сверкающий купол.

— Вот вам, — заметил он, — памятник щедрости британской публики, металлоконструкциям и терпению вьючной лошади. — Он улыбнулся через плечо третьему животному, словно оно действительно несло на себе несравненную Еву.

Я посмотрела в направлении пальца мистера Фицджеральда и увидела современную одноэтажную постройку с куполообразной алюминиевой крышей, широкими окнами и белым балконом. Две фигуры на балконе приветственно махали нам руками.

— Для них наш визит — событие месяца, — сказал мне Джеймс Фицджеральд. — Они облачились в лучшую воскресную одежду, ожидая возможности поговорить с другими людьми. Ева обычно… — Он остановился.

— Конечно, — вяло пробормотала я, — они ждут Еву. Они будут разочарованы.

— О, не обращайте внимания. Вы — новое лицо, перед которым можно похвастаться своими игрушками.

Слабое утешение, и для них и для меня.

В истинно чарагвайском стиле эти двое, Луис и Санчес, максимально использовали утешительный приз. И я тоже. Пока их помощник-индеец сгружал запасы с вьючной лошади, мне показывали огромный современный сейсмограф, гигантские барометры, астрономические диаграммы. Сейсмологи с гордостью продемонстрировали электрическое устройство, на котором чувствительные участки земной коры при первом признаке сотрясений почвы загорались красным светом, показали карту станций раннего предупреждения, позволяющих объявить красную тревогу в опасных областях. Я выразила восхищение генератором, отполированным и смазанным, как двигатель «роллс-ройса». После холодного завтрака на балконе, пока мистер Фицджеральд обсуждал с этими двумя жалобы и предложения, я скопировала ежедневный дневник (список из семидесяти трех незначительных толчков за прошлый месяц), занесла в журнал, что требует ремонта и исправлений, какие необходимы запасы, и увязла в поправках к научным руководствам.

Когда мы отправились в обратный путь, было три тридцать, солнце стояло почти точно под углом в сорок пять градусов, и до шестичасового самолета в Куичу оставалось еще предостаточно времени. Теплый полдень был полон ароматом горных цветов. Сытые, напоенные и отдохнувшие, наши кони шли быстро. Вьючная лошадь, освобожденная от груза, своенравно бежала за мной.

На изгибе тропы мы натянули поводья и обернулись. Хозяева все еще с энтузиазмом махали нам с балкона.

— Они явно вас полюбили, — улыбнулся через плечо мистер Фицджеральд.

Я вспыхнула от удовольствия. Почему-то меня дернуло спросить такого честного человека:

— Как Еву?

Сначала мне показалось, что он не расслышал.

Когда дорожка стала достаточно широка, он придержал своего пони, чтобы мы поравнялись. Потом сказал:

— Ну, симпатия — это чувство. Чувство нельзя измерить, верно?

Ясно, что он дипломатично выкрутился, и ответ отрицательный.

— Кроме того, — продолжал он, — в симпатии между мужчинами и женщинами, — Джеймс Фицджеральд хмурился, подбирая слова так же осторожно, как наши пони пробирались среди ненадежных корней деревьев, — всегда есть дополнительный элемент.

— Какой?

— Ну, вы не ребенок. Физическая привлекательность.

— Только не говорите, — попросила я, бросая взгляд через плечо на теперь невидимую сейсмо-станцию, — что эти двое тоже влюблены в нее?

Дорожка сужалась в темноту соснового леса. Мистер Фицджеральд сжал коленями бока пони и выехал вперед. Но сначала бросил на меня взгляд умеренного порицания.

— Не Луис, нет, конечно же нет. У него большая семья. Но Санчес, да, возможно. Или, по обычаю чарагвайцев, ему нравится воображать, что он влюблен.

— Но он скоро совладает со своим чувством, без сомнения, — ответила я, поднимаясь в седле, чтобы мой голос прозвучал громче — впрочем, напрасно, так как в лесу стояла полная тишина.