Как ни странно, осталась нетронутой только неправильная картина — я в руках человека-кота. Но их неподдельная радость, что уцелело изображение мое и моего jefe, была такой трогательной и искренней!
Прабабушка Петизо торжествующе обвела всех вокруг изображения меня и Джеймса Фицджеральда. Когда Петизо и я наконец собрались обратно, нас провожали улыбками, поклонами и хлопками, и много прощальных слов еще долго звучали нам вслед.
— Что они говорят? — спросила я Петизо по-испански, когда заросли каучуковых деревьев скрыли деревеньку от наших глаз.
— В следующий раз jefe тоже приедет.
— Слушай, Петизо, — сказала я, похлопав по ушам и краснея, — они говорят, что мистер Фицджеральд — мой jefe?
— Si.
Он просиял и вприпрыжку побежал по дорожке, поворачиваясь только затем, чтобы показать жестами, как ему нравится эта фраза.
— Но это не правда. — Я отрицательно покачала головой. — Мистер Фицджеральд — не мой jefe.
— Si. — Он повернулся и неистово закивал.
— Нет, chiquillo[21].
Петизо с жалостью посмотрел на меня.
— Мистер Фицджеральд. — Он поднял руку. — Сеньорита. — Он сложил обе ладони вместе, затем сделал круговое движение, словно связывал их вместе. — Si.
Я задумчиво прошла несколько шагов. Как объяснить, что, в отличие от индейских традиций его деревни, ни у испанцев, ни у англичан хозяин женщины не является ее мужем? Что босс это босс, муж это муж. Мысленно я пролистала мой маленький словарь испанского. Но я не спрашивала себя, почему мне так важно объяснить это мальчику. Неужели я надеялась, что примитивные картины, нарисованные старухой, которая никогда не видела город, не говоря уже о школе, содержат зерно правды, укрывшееся от меня, послушной дочери цивилизации? И разве я не пыталась убить эту обманчивую надежду, потому что она разрывала мне сердце?
— Сеньор Фицджеральд, — проговорила я, тщательно подбирая испанские слова, — на работе мой… jefe. Si.
Петизо вежливо кивнул. Потом спросил, изобразив поцелуй и поднимая выразительные брови, общепринято ли целовать jefe.
Я заколебалась, лотом покачала головой. Петизо чувствовал, что несомненно выиграл очко, и лукавая улыбка на мордашке бесенка ясно говорила об этом.
— Но, Петизо, — беспомощно продолжала я, — это не означает, что дома он — мой esposo[22]. Это два разных понятия, очень разных. Понимаешь? На работе он — мой хозяин. Дома он — не мой муж.
Петизо оторвал листик какого-то ароматического куста и в замешательстве пожевал его. Несколько минут мы шли в тишине, пока Петизо сосредоточенно обдумывал этот неприятный вариант. Совсем рядом, казалось, под самой рукой я слышала шум реки, бегущей в скалистой долине.
— No comprendo[23], — сказал он наконец. И затем на своей забавной смеси пантомимы и испанского он спросил: — Леди в Англии имеют двух мужей, да?
— Нет. — Я отрицательно покачала головой, смеясь и почти сдаваясь, но все же еще сопротивляясь. Обращаясь скорее к себе, а не этому странному ребенку, я закончила: — У нас один муж и одна жена.
— Si. — Он ждал.
— Но мистер Фицджеральд. — не мой… — я показала на себя, — esposo, никогда не будет моим мужем и даже не любит меня.
Петизо выглядел вконец озадаченным. Я подняла кулак как на рисунке его прабабушки.
— Он всегда сердится на меня. Всегда недоволен. — Я помахала кулаком.
— Si, si, — подхватил Петизо и выразительно раскинул руки.
Он твердо смотрел на меня, улыбающийся, спокойный, старый и мудрый, как Пэк. Он махнул рукой в сторону деревни, показал, что сжимает себе сердце, поднял ветку, побил кого-то и затем соединил их в ладонях. Я поняла. Он пытался сказать, что в его деревне, в его стране хороший человек бьет только ту женщину, которую действительно любит.
Я решила, что на это ответа не может быть, и ухватилась за блестящую ивовую балюстраду. В своем намерении забыть Джеймса Фицджеральда я забыла бояться моста.
Низкое солнце сияло нам в глаза, заставляя ивовые витки балюстрады сверкать подобно серебру. На пенистый котел под нами падала тень гигантской скалы. Если я смотрела вниз, что делала редко, то видела, как крошечные тени наших голов, не больше бусинок, медленно двигаются по ожерелью моста, спускаясь к его провисшей середине, а вскоре быстро поднимаясь к утесу.
Солнце опустилось слишком низко, чтобы освещать и преломлять водяную пыль над водопадом. Миниатюрные радуги исчезли, вокруг все посуровело, остался только сырой холод и рев падающей воды.