– Что ты здесь делаешь?
– Я хотела встретить тебя, чтобы вместе пройтись до дома.
Выражение его лица было практически непроницаемо, но если бы Эмили попросили высказать свое предположение, она сказала бы, что ее ответ его опечалил. Она пришла в ужас.
– Прости, – поспешно произнесла она. – Я не хотела…
– Ты сейчас с Вином Коффи разговаривала?
– Ты его знаешь?
Вэнс устремил взгляд вдаль. Эмили перестала различать Вина, но дед с высоты своего роста вполне мог его видеть.
– Да, я его знаю, – произнес он наконец. – Идем домой.
– Прости, дедушка Вэнс.
– Не надо извиняться, девочка. Ты не сделала ничего дурного. Вот, я взял тебе сэндвич с яйцом.
Он протянул ей пакет.
– Спасибо.
Дед кивнул и, обняв ее за плечо своей неимоверно длинной рукой, молча повел домой.
Глава 3
– Ни за что не догадаешься, кого я сегодня встретил, – произнес Вин Коффи.
Он стоял перед большим окном в гостиной и смотрел, как серая тьма поглощает розовые отблески вечерней зари.
По белому мраморному полу вестибюля процокали каблуки, и Вин увидел в оконном стекле отражение матери – она вошла в комнату в сопровождении его младшей сестры. Мама опустилась на диван рядом с отцом, а сестра пересекла комнату и устроилась на маленьком канапе.
Отец Вина, Морган, свернул газету, которую читал, и отложил в сторону. Он снял очки и устремил взгляд на Вина, а не на жену. Родители Вина давным-давно уже не смотрели друг на друга по-настоящему. Казалось, они стали друг для друга призраками, маячащими где-то на краю восприятия.
– И кого же?
Точно по расписанию поехали вниз автоматические ставни на окнах. Вин подождал, пока ставни не опустились полностью, скрыв от него улицу, потом обернулся. Комната пахла холодными апельсинами и была заставлена антикварной мебелью – высокими комодами в федеральном стиле и диванами с элегантной серо-голубой обивкой в цветочек. Все здесь было такое старое, такое привычное. Ничто никогда не менялось.
– Эмили Бенедикт.
Имя возымело мгновенный эффект. Отцовский гнев был внезапным и осязаемым. Даже в воздухе закрутились горячие вихри.
Вин выдержал отцовский взгляд молча, не опустил глаза. Этому он научился у самого Моргана. В последнее время эти их безмолвные схватки стали настолько частыми, что вошли в привычку.
– Вин, ты же знаешь, что мой брат сейчас был бы жив, если бы не ее мать, – глухо отозвался Морган. – И никто не раскрыл бы наш секрет.
– Ни один человек в городе ни слова не сказал о той ночи, – спокойно напомнил Вин.
– Но они знают. Теперь мы у них в руках. – Морган ткнул в сторону Вина очками. – Кто-кто, а ты должен быть зол, ведь ты принадлежишь к первому поколению, выросшему среди людей, которые все о тебе знали и которые смотрели на тебя по-иному.
Вин вздохнул. Это было выше отцовского понимания. Вин не был зол. Если он что-то и чувствовал, это досаду. Если все знают, почему никто об этом не говорит? Почему его родные до сих пор не выходят за порог после захода солнца? Почему упорно цепляются за традиции, которые просто-напросто утратили всякий смысл? Если люди смотрят на Вина по-иному, то именно из-за этого, а не из-за истории со странным недугом, которым страдают Коффи и проявление которого видели всего однажды, да и то двадцать с лишним лет назад. Кто станет утверждать, что за это время все не могло перемениться? Никто даже не пытался.
– Мне кажется, Эмили ничего не знает, – сказал Вин. – По-моему, мать ничего ей не рассказала.
– Довольно, – отрезал отец. – Не важно, что тебе кажется. Довольно. Эмили Бенедикт – запретная тема, и точка.
В гостиную вошла горничная в белом платье с фартуком. На подносе она несла серебряный чайный сервиз. Морган бросил на сына предостерегающий взгляд, чтобы молчал. Они и между собой-то этот вопрос обсуждали нечасто – порой Вину даже казалось, что его мать обо всем забыла и от этого ей живется только счастливей, – но в присутствии прислуги об этом не говорили вообще никогда.
Вин развернулся и подошел к своей сестре Кайли, сидевшей в дальнем углу. Она вытащила телефон и набирала кому-то сообщение. Это время в доме Коффи традиционно отводилось чтению – на закате, прямо перед ужином. То была старая семейная традиция, уходящая корнями в глубь веков, позволяющая как-то упорядочить вечернее время, которое все они из-за своей тайны вынуждены были проводить в стенах дома даже в такие восхитительные летние вечера, как этот. Вин не видел в этом никакого смысла, ему до смерти хотелось вырваться наружу. За многие месяцы дом успел засесть у него в печенках. Он не хотел больше скрываться, как будто с ним что-то не так.