– Пойдем, Маленькая Лилия. – Она берет мои руки в свои и усаживает меня рядом.
Руки у нее теплее, чем я помнила. Я тоже приподнимаю свое платье и опускаю ноги в ледяную реку.
– Реки такие забавные, не правда ли? Всегда бегут, но остаются на месте. Полагаю, теперь ты понимаешь это куда лучше.
Ее голос – тоже почти призрак, знакомый и незнакомый одновременно. От его звука у меня перехватывает дыхание. Я никогда не слышала ее такой: будто в любую секунду она готова была рассмеяться.
Это обычный сон, но я не против. Поэтому откидываю голову назад и наслаждаюсь солнцем и теплом сидящего рядом человека, такого реального и надежного. На мгновение я даже забываю о том, что мне стоило бы бояться воды.
Но потом солнце скрывается за облаком, и мир становится серым.
– Грядут перемены, – обращаюсь я к матери, и течение реки усиливается, в ее кристальной чистоте появляются белые барашки.
– Перемены уже здесь, – отвечает она тем тоном, который слишком хорошо мне знаком: в нем полно предзнаменований и предупреждений.
Он осуждающий, полный ужаса и горечи. Голос матери, которую я помню. Голос, от которого по коже пробегают мурашки. Я снова чувствую себя ребенком, разочаровавшим мать навсегда.
Она поднимается на ноги и помогает встать и мне. Я вдруг с удивлением понимаю, что теперь выше нее. Когда это случилось? Я ведь еще ребенок, который держится за ее юбки.
Мама проводит рукой по моей щеке – пальцы ее холодны.
– Интересно, что останется от тебя, – задумчиво протягивает она. – Когда все те, кого ты любишь, отломят от тебя по кусочку?
Я отшатываюсь от нее, но она этого словно не замечает. Она снова смотрит на реку, которая бушует, будто море в бурю: вода в ней темная, как ночное небо, и пены становится еще больше.
Она берет меня за руку, и на этот раз она ледяная. Плоть ее начинает исчезать – сначала остается только кожа и кости, а потом лишь кости.
– Все происходит здесь и сейчас, Лилия, – говорит она. – Ты должна выбрать свой путь.
Она хрипит то же пророчество, которое уже сообщила мне тогда, много ночей назад, но теперь я слышу его до конца. И теперь я понимаю каждое ужасное слово.
Бойся, бойся прекрасных трех дев.
На пальцах их кровь, а в воздухе – гнев.
Не помогай той, кого все обвинят:
Сожжет она мир, пеплом будет объят.
Не верь той, с короной златой на челе:
Не протянет руки, заберет все себе.
И моя Дева Лилия заплачет, как тьма:
Она сломит обеих и погибнет сама.
А потом моя мама рассыпается в прах, и прошлое становится будущим, в котором я тону. Вода польется в горло и легкие, и какая-то часть меня захочет побороться за жизнь, но другая не станет этого делать. Я подниму взгляд на луну, которую будет видно сквозь поверхность озера, – она будет моим маяком, но я не отвечу на ее зов.
10
Когда я стояла на берегах Камелота в прошлый раз, я была напуганной тринадцатилетней девочкой, убегавшей от жизни в тени и одиночестве. Я помню, как буря раскидывала по небу золотые плети, как ветер путался волосах, как от него пахло медом и древесным углем. Я помню руку Морганы в своей, теплую и заземляющую, – она тащила меня вперед, к лодке, к Авалону, подальше от моей матери, которая скорее убила бы меня, чем отпустила на волю.
Сбегая, я и не думала, что когда-нибудь вернусь. И вот как все складывается.
На фоне бледного рассвета башни Камелота выглядят потрясающе – тонкие и изящные, словно их спряли из нитей сахара. Но на самом деле в замке нет ничего прекрасного, и десяти лет, проведенных вдали, недостаточно, чтобы об этом позабыть.
Моргана появляется рядом со мной, словно тень, и берет мою руку в свою – совсем как много лет назад, когда мы были детьми. Это меня успокаивает. Привязывает к настоящему.
Я все еще чувствую расходящиеся от Морганы волны обиды, и она продолжает оглядываться на берег, словно ждет, когда там появится Нимуэ и сообщит, что передумала.
– Мы нужны Артуру, – напоминаю я ей и возвращаю ее внимание на себя и Камелот.
Я не впервые говорю ей это, но она все равно закатывает глаза.
И я могу понять ее раздражение: наверное, сложно быть старшей сестрой Артура, подстраиваться под его величие, ставить его нужды выше своих… но она всегда делала это, не колеблясь. Однако она едва ли могла предположить, что однажды ей придется оставить ради него Авалон.