Ей казалось маловероятным, чтобы убийца услышал эти звуки, находясь на втором этаже, и она смело поползла дальше. Впрочем, слышал он или нет, ей не оставалось ничего другого, кроме движения.
Двустворчатых дверей кухни Кот достигла быстрее, чем ожидала. Здесь она поднялась в полный рост.
Сочившийся в окна свет луны был тусклым, неярким, но когда вдруг стало еще темнее, Кот почувствовала, как по шее побежали мурашки, а волосы на затылке встали дыбом от ужасного предчувствия. Резко повернувшись, она прижалась спиной к косяку двери в полной уверенности, что убийца, заслонивший своей широкой спиной свет луны, находится в считанных дюймах позади нее. Но это было не так. Оконные стекла больше не серебрились как раньше; должно быть, грозовые облака, с полуночи собиравшиеся над холмами на северо-западе, наконец-то закрыли луну.
Толкнув створки, Котай проникла в кухню.
К счастью, ей не пришлось включать люминесцентные светильники, чтобы сориентироваться в обстановке; на табло двойного духового шкафа горели яркие зеленые цифры электронных часов, дававшие на удивление много света — во всяком случае достаточно, чтобы разобраться где что.
Котай помнила, что столик для разделки мяса находится сбоку от раковины из нержавейки. В свою очередь, сдвоенная раковина помещалась под большим из двух окон. Котай шагнула в том направлении и стала шарить руками по холодным гранитным полкам, пока не нащупала шероховатую деревянную поверхность разделочной доски.
Двухэтажный дом над ее головой словно затаил дыхание — тишина стала еще глубже, чем прежде.
Что этот подонок делает там, наверху? Почему так тихо? Что он делает с Лаурой?
Чуть ниже разделочной доски помещался ящик, в котором Кот рассчитывала найти ножи. Она не ошиблась. Разнокалиберные кухонные инструменты были аккуратно разложены по ячейкам специального вкладыша.
Она вытащила первый нож, какой попался ей под руку. Слишком короткий. Еще один. Это был хлебный нож-пила с закругленным концом. Третий нож, похоже, предназначался для мяса. Кот осторожно потрогала лезвие подушечкой большого пальца и решила, что оно заточено достаточно хорошо.
Наверху вскрикнула Лаура.
Кот бросилась к дверям столовой, но интуитивно поняла, что не посмеет идти этим путем. Тогда она повернулась и поспешила к черной лестнице, на время позабыв о том, что не сможет подняться по ней, не наделав шума.
Снова закричала Лаура — это был уже не крик, а вой, исполненный бесконечного отчаяния и боли. Должно быть, подобные звуки раздавались в газовых камерах Дахау или в глухих и холодных бараках сибирских лагерей эпохи Гулага. Не призыв на помощь, не мольба о пощаде, а просьба об освобождении от адских мук любой ценой — даже ценой смерти.
Этот крик неожиданным образом вдохнул в Кот волю к борьбе, и она принялась карабкаться навстречу ему вверх по черной лестнице — словно ныряльщик, который рвется к поверхности моря, преодолевая притяжение глубины. Пронзительный жалобный вой, монотонный и холодный, как арктическое течение, несущее в себе тонкие иглы льда, выстудил ее тело до самых костей и лишили члены гибкости и чувствительности. Огромное желание закричать вместе с Лаурой охватило Кот; так начинают выть собаки, заслышав вой страдающей товарки. Она отчаянно нуждалась в чем-то, чтобы выразить абсолютное бессилие человеческого существа, заброшенного в населенную бездушными и мертвыми звездами вселенную. Чтобы справиться с этим внезапным побуждением, Котай пришлось собрать все свои силы.
Лаура все кричала наверху и звала мать, хотя не могла не знать, что Сара мертва.
«Мама! Ма-ма! Мамочка-а-а!!!» — разносилось по дому, и Кот похолодела, поняв, что страдания и боль низвели Лауру до положения зависимого маленького ребенка, который ищет спасения только в надежности материнской груди и в звуке сердцебиения, знакомого еще по девяти месяцам пребывания в уютной и сырой мгле.
И вдруг наступила тишина. Неожиданная и страшная.
Кот, остановившаяся на площадке между первым и вторым этажом, с удивлением осознала, что крик в тысячу саженей глубиной заставил ее замереть неподвижно. Ноги подгибались, а мышцы на икрах и бедрах дрожали так, словно она только что закончила марафонскую дистанцию. Казалось, еще немного, и она упадет.
Тишина, означавшая конец всяких надежд, подействовала на нее еще сильнее, чем крик. Под гнетом ее, словно под тяжестью стальной короны, Котай склонила голову, опустила плечи и съежилась.