Как и уроборосы (прим. переводчика «свернувшиеся в кольцо змеи или ящерицы, кусающие себя за хвост»), они в конечном итоге съедали только свой хвост.
Я бесстрастно посмотрел на Мартина и продолжил чувственно проводить кнутом по ладони. Ощущение в моих руках было такое же, как у питчера с бейсбольным мячом или художника с кистью. Это был мой рабочий инструмент, оружие, которым я владел с точностью и страстью, чтобы создать шедевр на женском теле.
Как и многие другие, которые я создал на золотисто-коричневой коже Козимы.
Гнев выжег все оставшиеся у меня в голове опасения.
Мне пришлось показать Ордену, что я такой же язычник и бесчувственный человек, как и они.
Мне пришлось до самого конца доказывать, что я на их стороне, чтобы, когда я узнаю, какой из этих ублюдков забрал у меня Козиму, и пойду за ними, они не сумеют это предвидеть.
— Конечно, ты готов, — захохотал Мартин. — Ты родился готовым к этому обществу, с таким отцом, как Ноэль.
— Acta, non verba, — заявил Шервуд, отходя от массы людей Ордена за моей спиной, чтобы поговорить со мной.
Свадьба давно закончилась, гости разошлись по домам, не получив объяснений, почему невеста вдруг рано легла спать.
— Не словом, а делом, — перевел Шервуд, как надменный засранец, хотя он знал, что и Мартин, и я прекрасно понимали латынь. — Докажи, что ты один из нас после этой позорной свадьбы, Дэвенпорт. Этот человек грубо нарушил основные правила этого общества. Не влюбляйся в своего раба. Они предназначены для того, чтобы утолить искушения вашего тела и изгнать демонов из вашего разума, но они никогда не достойны вашего внимания.
— Я знаю правила, — сказал я шутливо.
Шервуд и Говард быстро переглянулись.
Моя невозмутимость перед лицом собственных проступков, почти точно отражавшая проступки педераста, подлежащего наказанию, смутила их.
«Был ли я идиотом?», — думали они.
Нет, Александр Дэвенпорт, лорд Торнтон и наследник герцогства Грейторн, был одним из самых богатых людей в Соединенном Королевстве и сколотил одну из самых прибыльных медиа-компаний в мире.
Тупым я не был.
Так какое же еще объяснение может быть у моего абсолютного спокойствия?
Что ж, он явно не любил своего раба.
Не любил, раз его не волновало исчезновение раба и наказание того, кто совершил это самое преступление.
Я видел, как мои манипуляции заманивают их в свою паутину, и двинулся вперед, чтобы убить.
— Я женился на рабыне и стал последним гвоздем в гробу моего презрения к ее отцу. Он убил мою мать, но до того, как я убил его, он знал, что значит, когда у него окончательно и полностью отобрали кого-то, кого он любил.
Они не знали, что Амедео Сальваторе не умер. Я сомневался, что даже Козима знала, что я знаю о ее уловке.
Ни один человек, столь умный, как капо Неаполя, не оказался бы в ситуации, к которой он не готов, из-за беспокойства о своей далекой дочери.
Это была постановка, и хотя она была задумана дилетантом, она была довольно хорошо реализована.
На самом деле меня это не особо волновало.
Мало что могло заставить меня поверить в то, что Сальваторе убил мою мать. Мотива не было, и мое собственное нутро сжалось от этой идеи.
Это было неправильно.
В то время у меня на уме были дела поважнее, чем Сальваторе, но я знал, где найти его, когда придет время противостоять ему.
Теперь, когда Козимы больше нет, моей единственной целью было найти ее, а Сальваторе находился в конце моего списка подозреваемых, основываясь на одном простом факте. Даже ее биологический отец не смог бы убедить Козиму сбежать от меня через несколько часов после того, как мы поженились.
Совершенно точно щелкнув кнутом, я сломал ветку, выгнувшуюся над распростертым телом Саймона Вентворта, и наблюдал, как листья падали на него, как жуткое конфетти.
— Давай начнем, — произнес я так же мощно, как и Шервуд, шагнув вперед и заняв свое место за спиной Вентворта.
В отличие от моей, его кожа была гладкой и безупречной. Его никогда не наказывали за защиту женщины, как меня за Яну и Козиму.
Непроизвольно я задавался вопросом, что он за человек, и раскаяние пронзило меня, как когти, вонзившиеся в мои внутренности. Потом я вспомнил, что он пытался заявить права на Козиму на Охоте, и гнев вспыхнул во мне, искореняя раны.
— Просто сделай это, — прерывисто прошептал он. — Она ушла, а я… я больше не хочу существовать.
— Отвратительно, — крикнул кто-то.
Еще один плевок в него.
— Жалкий придурок, — крикнул кто-то другой.