Когда поднялись на самый гребень горы, увидели разом оба склона острова: на восточном жили местные, западный был сплошь — стена к стене — застроен фешенебельными отелями — здесь огни были гуще и ярче.
Тропа расширилась и вывела к решетчатым воротам. Семен дернул висячий замок — железо уныло лязгнуло.
Макаров засопел и решительно полез, хватаясь за прутья.
— А если тут сторож? — спросил я снизу.
— Дадим денег.
— А не возьмет? Полицию вызовет?
— Скажем правду. Мы русские туристы. Вдруг посреди трудовой недели невыносимо захотели искупаться в море. И не просто в море, а чтоб самое культурное место в Европе. А после купания, разумеется, никак нельзя пройти мимо виллы императора Тиберия. Итальянские развалины — это мировой бренд! Как итальянский футбол! Как итальянский мусор! Приехали — закрыто. Обидно до слез… Так скажем.
— Простите, дяденьки, мы больше не будем?
Семен спрыгнул, вытер руки об штаны и улыбнулся — сквозь частые прутья.
— Это они должны нам сказать: «Простите, дяденьки!» Потому мы и есть реальные дяденьки. Взрослые мужики. И мы реально прилетели посмотреть на развалины. И мы не уедем, пока не посмотрим. Потому что мы туристы. Ведем себя прилично, окурки не разбрасываем, а в мешочек заворачиваем. Очень хотим потратить деньги и привезти в холодную Россию воспоминания о теплой гостеприимной Италии… Давай лезь. Тут нет сторожа.
Я стал карабкаться, а Макаров продолжал, озираясь:
— И когда лютой зимой я буду замерзать в сугробе, в центре Красной площади, и на меня нападет злой медведь и начнет грызть мои старые кости, я подумаю:
«Жизнь не прошла даром! Я видел остров Капри! Я беседовал с призраком Тиберия! Я дикий русский, но мои жабры дышали итальянским морем! Когда мои предки убивали друг друга деревянными дубинами, здесь уже была демократия, почта и водопровод!» Так я скажу, если меня арестуют.
Массивные многоярусные руины были черны, безмолвны и угрюмы. Не охранялись и не подсвечивались. Пахло, как везде по северному берегу Средиземья, сухим козьим пометом.
— Ничего не чувствую, — сказал я.
— Две тысячи лет, — ответил Семен. — Тут не осталось ни одной его молекулы.
— Не может быть. Тиберий управлял миром. Он приказывал Понтию Пилату. Калигула был его приемный сын. Надо искать.
— Будем искать, — сказал Семен.
— Только не кури. Духи не любят табачного дыма.
— Как скажешь. Но учти, скоро утро.
— Это нам на руку. Предрассветный час — самое тайное время. Пора меж волком и собакой.
Семен не верил в примитивную сверхчувственность, в экстрасенсорику, в навь — мир теней казался ему обывательской сказкой, — но сейчас он подумал и пробормотал:
— Наверное, дух должен жить в подвале. На нижнем этаже.
— Вряд ли. Внизу наверняка были служебные помещения. Кладовые, конюшни и прочее. Я бы жил наверху.
Подняв воротники, мы еще раз обошли суровый каменный лабиринт. Я посидел во всех углах, в нишах, заполненных многослойным дегтярным мраком, в треугольных камерах, где, может быть, ждали своего часа юные мальчики, до которых император был большой охотник. Но ничего не почувствовал. Остались легкие колебания, слабые следы или даже следы следов — но не самого Тиберия, а его невольников, построивших эти стены, наполнявших водой бассейны и возжигавших благовония в курильницах. Усилие мастера никогда не исчезает, в отличие от усилия властолюбца.
Я нашел Семена на самом верху, на смотровой площадке: он приседал и размахивал руками, пытаясь согреться.
— Надо было взять термос.
— Уговор был: налегке. Берем только самое необходимое. Так что терпи до вечера.
На востоке длинной вереницей огней обозначал себя Неаполь.
Вчера мы прошли по набережной Санта-Лючия, но не возбудились. Неаполь оказался городом бродячих собак, похожих на старые мотороллеры, и старых мотороллеров, похожих на бродячих собак. Остров Капри был опрятнее и солиднее Неаполя. Островитяне — спокойнее и вежливее неаполитанцев. Развалины дворца Тиберия — угрюмее и загадочнее крепости Сан-Эльмо.
На верхнем, шестом, этаже виллы императора верные себе католики поставили часовню и статую Девы Марии. Мемориальная доска утверждала, что все сделано с благословения Иоанна Павла Второго.