— Им пора спать, синьор, а вам пора уходить. А то они начнут безобразничать.
— Что они делают, когда безобразничают?
— Все, что обыкновенно делают духи, будут летать по залу, могут попытаться разыграть вас или напугать, они ведь духи, а духи любят немного припугнуть живых.
— Как ваше имя, умница?
— Чилита.
— Ай-яй-яй! Зря не ищите, / В деревне нашей правда нет / Другой такой Чилиты! — пропел я.
— Откуда вы знаете нашу песню? Это наша деревенская песня.
— В моей стране она часто звучала по радио. Это тарантелла?
— Ха-ха! Тарантелла имеет более быстрый ритм. Это когда человек движется, как будто ему под одежду попал тарантул. Ха-ха-ха!
— Такая веселая девушка, а надо же, неживая!
— Быть духом ничуть не хуже, чем быть живой. Сегодня ночью вы в этом убедитесь. Не забывайте, что я приду к вам, уж я вам покажу, что такое итальянские девушки!
— Как долго вы у них служите? — кивнул я на группу великих людей, тем временем перешедших к камину. Возможно, им стало холодно, несмотря на то что зал был жарко натоплен, да и за окнами было никак не менее жарко.
— Долго. Я приняла на себя заботу о них после того, как предшествовавшая мне служанка поссорилась с ними.
— Я понимаю. У духов всегда вечность, вам не до календарей. Хорошо. А сколько всего сменилось служанок после того, как господа приняли такое состояние — стали духами?
— Мне сообщили, что я не то восьмая, не то десятая. Впрочем, разве это важно?
— Совсем не важно, — согласился я.
— Ну вот.
Чилита повернулась к великим людям. Хлопнула в ладоши.
— Внимание, господа! Мы отправляемся спать. Вы уже выбрали себе пару на эту ночь? Синьор Горки? Синьор Нитцше? Синьоры? Если вы выбрали, возьмите друг друга под руки и подойдите попрощаться с нашим гостем. Он отлично развлекал нас сегодня.
— Учтивые и вдруг ставшие элегантными, как дорогие музыкальные инструменты, Нитцше и Горки, имея каждый на сгибе локтя руки любимых дам, подошли и поклонились слегка. Ну, наклонили головы в мою сторону.
Я встал и сделал то же самое.
— Начинаем движение, господа! — воскликнула Чилита и прошла мимо меня, прошипев: — Вам туда нельзя, и не вздумайте. Живым вход воспрещен!
— Я вас еще увижу?
— Я приду к вам ночью в гостиницу, я же сказала.
Процессия удалилась и втянулась в большие двери в центре зала, давно уже возбуждавшие мое любопытство.
Чилита закрыла двери передо мной, победоносно улыбнувшись.
— Живым вход воспрещен! — еще раз прошипела она.
Только в этот момент я заметил, что служанка очень высока ростом. Где-то около двух метров.
Я еще некоторое время послонялся по залу. Допил вино в графине. Постоял у книжных шкафов. Большая часть книг темнела дорогими переплетами. Однако я обнаружил там и несколько моих собственных книг во французском переводе. Я подумал, что духи ведь читают на всех языках одинаково хорошо. Признаюсь, мне было приятно обнаружить мои книги у столь великих и прославленных людей.
Через некоторое время я выскользнул из дома в темноту. Уже в саду оглянулся. Свечи догорели, но, видимо, еще теплился камин, потому присутствовало красное пятно в силуэте темного дома. В мою гостиницу я добрался не скоро, так как пару раз заблудился по пути. По дороге о мое лицо разбивались ночные бабочки.
Приходила ли, как обещала, ко мне прекрасная служанка Чилита?
Приходила. Но я умолчу о состоявшемся между нами сражении.
Юрий Мамлеев
Странная история
Небо в этот день было неприятным, точно это было не небо, а существо. Хмурилось, негодовало. Но Москва жила своей жизнью, подтверждая поговорку: «каждому — свое».
Гриша Смётов не был человеком, покалеченным судьбой; скорее он мог судьбу покалечить, чем она его.
В этот хмурый день, под покровом неба, сменившего свою сущность, Гриша Смётов, проснувшись, провозгласил свою, найденную им, сверхидею. Сверхидея оказалась настолько дикой, что его жена, Зоя, чуть не свалилась с постели, услышав такое. Жили они вместе много лет, хотя были молоды: ей — двадцать шесть лет, а ему уже двадцать семь, но на идею это не влияло.
Короче говоря, Гриша провозгласил, что лучшим праздником его жизни будет день и час его смерти. Не потому, что он не любит жить, а потому, что любит неведомое. Любит крепко, всей душой, и никогда с этим не расстанется.
— А более неведомого, чем смерть, ничего в мире не существует, — сказал он, поднимая жену с пола, на который она всё-таки полусвалилась. — Потому в этот день, который, я думаю, легко будет предугадать, будем плясать, петь, орать, пить шампанское, соберем друзей. И я от радости найду в себе силы плясать… Хоть полумёртвым, хоть трупом, но плясать буду!..
И он приблизил свое лицо к испуганным глазам Зои.
— Ты ведь знаешь, Зоя, что всегда меня тянуло к неведомому. Тянуло, но без толку. Я даже в тебе, в твоей душе, — Гриша опять пристально глянул ей в глаза, — искал неведомое, но не находил. Это было ужасно.
— Ты искал в моей душе неведомое?! — пробормотала Зоя. — Почему же ты мне об этом не говорил?
— Не о чем было говорить. Я медленно шел к цели, наконец осознал — и вот открылся тебе и другим откроюсь… Готовь мне не гроб, а два ящика с шампанским.
Зоя выпучила глаза.
— Думаешь, рано? Не перечь тайне. Все под Богом…
Вообще-то Зоя знала, что ее Гриша в какой-то степени шутник, но только в некоторой степени. Все абсурдные шутки его были всерьез, даже самые пустяковые кончались иной раз драматически, к тому же в том, как он произнес сверхидею, было что-то бесповоротное и железное.
— Заранее заготовим два ящика шампанского, — миролюбиво закончил Гриша.
— Где деньги взять? — вскипятилась Зоя и сразу из трансцендентного состояния впала в тоскливо-обычное.
— Найдем. Возьмем кредит.
— Да к тому времени шампанское испортится.
— А ты знаешь когда? На худой конец будем заменять ящики с течением времени… Я не в курсе, как долго это хранится… Но чтоб ящики были всегда под рукой; неведомое может наскочить разом, галопом, пописать в туалет не успеешь, здесь каждая минута на вес золота! — истерично закончил Гриша. — Мне надо радостью упиться, сплясать, а времени, может быть, кот наплакал…
Зоя поверила.
— А как же быть? — спросила она.
— Предчувствием надо обладать, предчувствием! — разозлился Гриша. — Говорят, курица — и та предчувствует, когда ее зарежут, а мы ведь высшие существа, не какие-нибудь там циклопы…
Зоя вздохнула.
— Ну ладно, я пойду завтрак приготовлю, — сказала она.
— С удовольствием, — буркнул Гриша.
…Молодая пара располагалась в однокомнатной квартире, правда, в довольно просторной и в самом центре Москвы. Сам Гриша значился как бард среднеуспешный, но в действительности он по лености и склонности к анархии особенно и не стремился вперед.
Подруга же его Зоя где-то вечно училась, благо отец ее, Николай Палыч Гринин, промышлял в мелком и даже среднем бизнесе, но не всегда удачно. Душевно он был склонен к уголовщине, но сдерживал себя, а когда падал, внутренне ссылался на цинизм века.
Кроме Зои, он породил еще одно существо, старшую дочку Лену, с большими, точно открытыми для мира глазами и непростым умом. По жизни она была психопатолог, но не брезговала и психологией, работая время от времени на фирме. Ее муж, Валерий, подрабатывал консультантом в финансовой сфере. Внешне это была спокойная семья, даже сыночек их малюсенький, Алеша, был мальчик тихий. Но, как известно, «покой нам только снится». Лене же периодически тупо и настойчиво снились одни кошмары, да такие, что она, психопатолог, только разводила руками после сна и не могла понять, что к чему. Особенно смущал ее почти неслышный таинственный хохот, который раздавался в ее душе, когда она видела свои кошмары. Сестру свою младшую, Зою, она любила почти до потери сознания, что тоже не способствовало покою. А так вроде бы все были полусчастливы.
Надо сказать, и семья, и друзья Гриши знали, что он в какой-то мере шутник, хотя шутки и причуды его были порой до умопомрачения дикие. Так, например, Гриша крайне негодовал, когда его принимали за хорошего человека. Однажды он даже набросился чуть не с кулаками на одного своего знакомого, когда тот поднял в одной компании за доброту, талант и чистоту души Гришиной. Еле отбили его. Терпеть не мог Гриша любой похвалы в свой адрес. Одной только Зое да родственникам позволялось. Остальные могли получить по физиономии и потому опасались дифирамбить Гришу. Как бы чего не вышло. Ругать — пожалуйста, за милую душу, а хвалить — ни-ни…
Другой, к примеру, причудой Гриши стали его отношения с собственным котом. Гриша ему стихи читал, и кот, которого он называл Ученым, бывало, слушал чтения как вкопанный, сидя на столе. Чаще всего Гриша читал ему один стих Евгения Головина.
Несколько раз при произнесении: