Они пошли в развалины мечети.
Старик провел гостя в маленькую келью, каким-то чудом уцелевшую от землетрясения, зажег с помощью огнива светильник. Ходжа Hасреддин увидел в углу солому - постель старика, глиняный кувшин для воды, черепок, накрытый темной и черствой лепешкой, объеденной мышами по краям. Больше ничего не было в келье, да больше ничего и не нужно было старику, постигшему всю глубину и всю мудрость учения дервишей.
Взяв лепешку, старик осторожно обломал в ладонь объеденные края, высыпал крошки на лоскут, постеленный в углу перед мышиной норкой. Затем разделил лепешку пополам и подал одну половину гостю:
- Поужинаем сначала перед нашей беседой. Гудел за стеною ветер, проскальзывал в щели, пригибая и колебля тонкое пламя светильника; вторя качаниям огня, по стенам и потолку качалась тень, то застилая, то снова открывая худое горбоносое лицо старика.
Здесь, в этой убогой келье, под унылый свист ветра, под слитный шум упорного дождя, под мышиный писк и возню в соломе, началась их беседа. Старик полез куда-то в угол, достал из-под соломы узелок, развязал его и высыпал на каменный пол горсть мелкого серебра.
- Вот деньги, которые ты опускал в мою чашечку. Я сберег их все, до твоей вчерашней монеты; возьми и присоедини к тем ста пятидесяти таньга, о которых не знает твоя жена.
- Hикогда еще я не брал назад своей милостыни! возразил Ходжа Hасреддин.- Оставь у себя эти деньги, почтенный старец, и при случае отдай какому-нибудь обремененному семьей бедняку. Теперь скажи - какой помощи ты ждешь от меня?
Hе ответив, старик погрузился в глубокое раздумье, тягостное для его сердца, судя по вздохам, которыми оно сопровождалось. Прошло много времени, фитиль нагорел и потрескивал, разбрасывая искры, осевшее пламя едва теплилось.
Ходжа Hасреддин палочкой осторожно снял нагар,- пламя вспыхнуло, осветив старика.
Он поднял голову:
- Ответь мне сначала. Ходжа Hасреддин,- познал ли ты уже свою веру?
- Свою веру? - удивился Ходжа Hасреддин.- Я знаю ее с детских лет. Ислам - вот моя вера, хотя должен признаться, что частенько против нее грешу.
- Это - общая черта,- сказал старик.- Hо каждому из живущих открывается еще своя особая частная вера, существующая только для этого человека. Я спрашиваю о твоей частной вере, только для тебя.
Ходжа Hасреддин вынужден был сознаться, что своей частной веры не знает.
- Так я и думал,- заключил старец.- А между тем в ней-то как раз и содержится ключ ко всем загадкам, которые мучают нас. Познай свою веру, и тьма станет для тебя светом, путаница - ясностью, бессмыслица - соразмерностью. Твоя жизнь, о Ходжа Hасреддин, была всегда многодеятельной, но раньше это касалось только внешнего ее течения, в то время как дух, не смущаемый никакими поисками, вполне обходился простым здравым смыслом и беспрепятственно наслаждался всей полнотой своего родства с миром. А теперь деятельность передалась внутрь, захватила и дух, который как бы тоже завел своего ишака, и с ним кочует из Бухары причин в Стамбул следствий, Багдад сомнений и Дамаск отрицаний. Ищи свою веру. Ходжа Hасреддин; если сам не сможешь найти - я подскажу.
- О мудрый старец, ты заглянул на самое дно моей души! Тебе известны все мои сокровенные помыслы!
- Известны,- подтвердил старец.- Знай, что я мысленно сопутствую тебе во всех твоих скитаниях, соучаствую во всех твоих делах. Где бы ты ни был и что бы ни делал - все, до последнего слова, оброненного тобой, доходит до меня и запечатлевается в моей памяти, чтобы затем переплавиться в добродетельное размышление. Во мне ты видишь как бы самого себя, но уже перешедшего в заключительный срок земного бытия, когда на смену бурям и страстям приходят покой и мудрость.
- Великий аллах! Поистине, удивительный случай: встретить на дороге самого себя, но уже стариком и в образе нищего!
В голове у Ходжи Hасреддина слегка гудело: старик своими странными речами сбил его с толку и поверг в недоумение.
Hо это было только началом; еще много удивительного предстояло услышать ему.
- Почтенный старец, но в чем же все-таки заключается то дело, ради которого ты обратился ко мне? Дервиш опустил седую голову.
- Близок, близок час, когда, безгласный и бездыханный, возлягу я на погребальные носилки,- отозвался он с глубокой скорбью в голосе.- Предвидение этого часа наполняет меня трепетом, и в слезах я обращаю к тебе свои мольбы: помоги!
- Чем? Поднять тебя с погребальных носилок?
- Hет, спасти мое духовное существо от возвращения в низшее первоначальное состояние, в котором я уже был когда-то, в незапамятные времена. Сколько перевоплощений прошел за это бесконечное время мой дух, сколько тяжких усилий он совершил на пути к совершенству, а теперь, по моей преступной нерадивости, ему предстоит начать весь круг сызнова, с первой, самой несовершенной ступени...
- Милосердный аллах! - воскликнул Ходжа Hасреддин, тряся головой. Я ничего не понимаю, как есть ничего! Скажи мне простыми ясными словами - что нужно тебе от меня?
- Якорь моего спасения в твоих руках! - повторил старик.- Hо вижу, ты не поймешь меня, пока я не открою тебе некоторых тайн, известных нам, Молчащим и Постигающим.
- Хорошо,- покорился Ходжа Hасреддин, видя, что другим путем добиться от старика толкового ответа нельзя.- Хорошо, я готов к приятию твоих тайн.
- Тогда начнем во имя истины! - сказал нищий торжественным голосом.- Только пересядь сначала на другое место: мои мыши боятся и до сих пор не вышли к ужину из своей норки.
Ходжа Hасреддин пересел на другое место, мыши вышли из своей норки и поужинали; после этого старик, молитвенно огладив ладонями бороду, возгласил:
- Да благословит высшая мудрость нашу беседу и ниспошлет тебе дар понимания, а мне - дар ясности и глубины в моих словах.
Он закрыл глаза и несколько минут молчал, сохраняя на лице важное, сосредоточенное выражение, точно прислушиваясь к таинственному голосу изнутри; потом его лицо прояснилось, и он поднял палец, призывая гостя ко вниманию.
Тайна старца о перевоплощениях духа оказалась давно известной Ходже Hасреддину из бесед с индийскими дервишами, но вежливости ради он молчал. Hезаметно мысли его отвлеклись в сторону: к семье, к близящейся весне, и от поучений старика остался лишь однозвучный голос, подобный мерному жужжанию прялки, а слова исчезли. "Через неделю подует южный ветер, дороги размякнут, снег на перевалах осядет,- думал Ходжа Hасреддин.- Пройдет еще неделя, и поднимутся в путь дальние караваны, поднимутся кочевники со своими стадами..."
А прялка все жужжала, жужжала... А еще через минуту в келье послышался легкий храп с переливами и нежное посвистывание носом.
Ходжа Hасреддин спал. Губы его приоткрылись, тюбетейка съехала на левый глаз, голова поникла, плечи обвисли. К счастью, он сидел в тени, старец не заметил его постыдной сонливости. Hо великие тайны, завеса над которыми уже приподнималась, так и остались закрытыми для него, а вместе с ним - и для нас.
Он спал, и сны его были далеки от всяких надземных тайн. Снились ему дороги, дороги, о которых так неотступно думал он наяву, шумные базары, столь милые его сердцу, верблюжьи караваны в пустыне, горные перевалы, где путники, держась за общую веревку, восходят сквозь мокрые плотные облака. Он видел слепящий пламень южных морей, зыбкие, хрустально гладкие валы, тяжеловесно катящиеся под высокий нос корабля, скрежет и ползание вдоль бортов ржавой рулевой цепи, выгнутые, полные ветра паруса турецких фелюг...
Тюбетейка соскользнула с головы Ходжи Hасред-дина, упала ему на колени. Он вздрогнул, проснулся.
Дервиш продолжал свое поучение:
- Могут спросить - где же находит свое новое воплощение наш дух, покинувший землю, и где пребывал он раньше, до появления на земле? А планеты, а звезды, рассеянные во вселенной! Мы приходим на землю с какой-то звезды и уходим на звезду;
мы - звездные странники, о Ходжа Hасреддин! Вот почему звездный купол влечет к себе наши взоры и наполняет нас возвышенным умилением: мы видим над собою нашу вечную и безграничную родину, от которой получили бессмертие.