Она вспомнила о дамах, которых видела по воскресеньям в Гайд-парке. Они выглядели такими изящными и блистательными в элегантных платьях греческого покроя и длинных белых перчатках. У них нет подобных жизненных сложностей. Их праздные дни заполнены утренними прогулками верхом или в карете, послеполуденными чаепитиями и вечерними раутами. Они беззаботны, как бабочки в саду. Как же ей хотелось стать одной из них!
Она ничто.
Эйприл тяжело вздохнула. Почему к одним судьба благосклонна, а к другим – нет? Она простолюдинка, никто.
Эйприл разбирала злость и ярость от того, что волею случая она родилась вот такой и ничего собой не представляла. Если ее не ждет ничего хорошего, то зачем она вообще родилась?
Несмотря на то, что на следующий день она получила передышку от работы посудомойкой, время тянулось бесконечно. Ультиматум, поставленный мадам, не выходил у Эйприл из головы. И даже привычные мечты о светской жизни ее не посещали. Подметание полов не стало менуэтом, сгоревшие свечи не превратились в цветы в вазах, а ночные горшки – в чайный сервиз.
Завтра. Завтра мадам потребует от нее ответа.
Эйприл смогла приняться за уборку кабинета мадам лишь около восьми часов вечера. При виде множества книг на полу Эйприл застонала. И все это ей предстоит сложить в ящики! Она устала, была голодна, и ей не терпелось снять с себя грязную одежду. Она положила стопку книг на диван и стала складывать их в пустой сундук, который притащила с собой. В другое время она позволила бы себе хотя бы пробежать глазами по обложкам и прочитать названия. Но сегодня настроения не было.
Когда, наконец, она захлопнула крышку сундука, спина разламывалась, словно в нее всадили шпагу. Уютный диван приглашал отдохнуть, и Эйприл осмелилась присесть. Почувствовав, что села на что-то квадратное и твердое, она поспешно вскочила.
Оказалось, это книга. Красный кожаный переплет был неразличим на такой же обивке дивана, поэтому она сразу ее не заметила. На обложке не было заглавия. Эйприл взяла книгу в руки, и что-то выскользнуло на пол. Она поднесла вещь к подсвечнику и увидела, что это лоскут тонкого кремового шелка. Эйприл осторожно развернула лоскуток, стараясь не запачкать его грязной рукой. То, что она увидела, ее удивило.
Это был контур ладони. Ладошки ребенка. Синие чернила выцвели. Эйприл зачем-то поднесла лоскуток к носу и понюхала. Помимо затхлого запаха книжных страниц, все еще чувствовался еле уловимый запах фиалковой воды. Эйприл посмотрела на раскрытую книгу. Вместо заглавия теми же синими чернилами было написано: «Дневник Вивьенн Бонифас Деверо».
А ниже крупным отчетливым почерком – « Prive » [3].
Эйприл с опаской бросила взгляд на закрытую дверь, через которую снизу доносились звуки музыки – это играли на пианино, – а также громкий смех и пение мужчин и девушек. Эйприл колебалась: то ли перевернуть страницу и почитать, то ли положить книгу и продолжить работу, пока не вернулась мадам и не поймала ее. Кровь стучала в ушах. Эйприл покраснела и перевернула страницу.
Почерк был твердый и изящный – писала по-французски образованная женщина.
«17 августа 1790 года.
Чтобы отпраздновать сегодня мой день рождения, герцог Сомерсет подарил мне этот дневник и позолоченное перо. Он очень щедр со мной, и соответственно этим вечером я подарю ему что-нибудь столь же экстраординарное».
У Эйприл глаза полезли на лоб. Ясно, что герцог Сомерсет, подаривший юной Вивьенн этот дневник и золотое перо, был не менее щедро вознагражден вечером!
Эйприл стало стыдно. Плохо заглядывать в личный дневник, особенно в такой… интимный. Каким, судя по первой записи, является этот. Мадам была очень известной куртизанкой в свое время и знала не одного знаменитого джентльмена. Но герцог Сомерсет… Эйприл много о нем читала. Она знала, что он весьма уважаемый человек и близкий друг архиепископа Кентерберийского. Неужели он пользовался услугами куртизанки? Вот ужас! Эйприл разбирало любопытство узнать, кто еще упоминался в этом дневнике. Подавив муки совести, она спрятала тетрадь в карман фартука.
Ночью Эйприл скрылась в своей крошечной комнатушке на чердаке, зажгла припасенную длинную свечу, вытащила дневник, устроилась поудобнее на кровати и начала читать.
Дрожащий огонек свечи шипел и трещал и мог в любой момент погаснуть. Эйприл потерла уставшие от чтения глаза.
Это был не обычный дневник. Это было досье клиентов.
Мадам записывала каждое свидание, каждую связь, каждую встречу с мужчиной, платившим за ее услуги. Она скрупулезно вносила в дневник все, что касалось их любовных свиданий: что они ели, куда ходили, с кем встречались, что делали. И так страница за страницей… В мельчайших подробностях описывалось, какие любовные ласки нравились ее очередному клиенту, что она делала, чтобы возбудить его, сколько он за это платил. Некоторые любили, когда их стегали плеткой, другие сами предпочитали это делать. Один изображал разозленную собаку, другому нравилось, когда она наряжалась в мужской костюм. Эйприл бросало в жар от неловкости, брови лезли на лоб от изумления. Она словно читала непристойное издание «Дебретт» [4]. Пэры, драматурги, политики – все они числились среди тех, кто спал в постели мадам. Многие имена были известны Эйприл из газет – заголовки пестрели сообщениями об их похождениях. Джентльмены всех рангов, от барона до герцога, члены правящего класса угодили в дневник мадам, их эротические склонности позорили гордые фамилии.
Эйприл тяжело выдохнула. Мадам права – эти так называемые господа были такими же распутными, как и простые работяги, которые посещали бордель, а возможно, даже хуже. Они не заслуживали высокого положения. Уж не послать ли дневник в «Морнинг пост», чтобы посмотреть, как быстро великосветские джентльмены превратятся в обитателей дна? Эйприл усмехнулась. Чего только человек не отдаст, лишь бы похоронить свое низменное прошлое! Кто-нибудь из этих уж точно предложит ей десять фунтов за то, чтобы сжечь тетрадь. А может, даже отдаст все, о чем она попросит! Она сама сможет назначать цену…
Эйприл села и уставилась на тетрадь.
Нет, не получится. Это немыслимо и слишком опасно. Она с этим не справится. Она никто, судомойка. Она не осмелится на такое.
И все же…
Эйприл встала и оделась.
– Ты рехнулась?
Уже рассвело, когда Эйприл вытащила Дженни из постели и заставила сесть в кеб. Они обе были в черном. Эйприл приказала кучеру отвезти их к парламенту, расплатилась, отдав все свои деньги до последнего пенни, и только после этого сообщила Дженни свой план.
До этого момента Дженни зевала и терла заспанные глаза, но тут она проснулась.
– Только представь, – сказала Эйприл, сверкая глазами, – чего больше всего боятся джентльмены из высшего света? Скандала! Стать посмешищем для них хуже смерти.
Дженни покачала головой.
– Ты сумасшедшая!
– Ничего подобного. Эта тетрадка может уничтожить любую важную шишку, упомянутую в ней. Мы разбогатеем!
– Ты что… собираешься шантажировать этих людей?
– Нет. Не шантажировать. Я придумала кое-что получше.
Большие карие глаза Дженни с удивлением смотрели на подругу, словно она видела ее впервые.
Эйприл раскрыла дневник и передала Дженни лоскуток материи с контуром ладошки.
– Ты знала, что двадцать лет назад, когда мадам купалась в роскоши и была хорошо известна в Лондоне, у нее родился ребенок?
Дженни сосредоточенно сдвинула черные брови и с недоумением потрогала лоскут.
– Да? А от кого?
Эйприл полистала страницы.
– Она об этом ничего не пишет, но примерно в то время у нее было около десяти постоянных клиентов. И все они очень знатные и богатые. Вот, послушай: «Я больше не вынесу этого горя. Боль от потери моего ребенка слишком велика. Все, что у меня есть, – это рисунок, который я сделала с ручки младенца. Это печальная память о ребенке, который больше мне не принадлежит». И вот какая мне пришла мысль. Я примерно такого же возраста, каким сейчас мог быть этот ребенок. Если я нанесу визиты каждому из тех мужчин и назовусь ребенком, который мог у них быть, они сделают все возможное, чтобы я об этом никому не сказала. Если они почувствуют, что их имена появятся в газетах в связи с мадам и что есть зримое доказательство этих отношений, то их карманы для нас будут широко открыты. Это потрясающая возможность получить деньги! Золотое дно.