— В-вы хотите, чтобы я намылила вашу персону? — спросила она, ужасаясь бессмысленности слов.
— Мою персону? Есть только один способ сделать это, — ответил Флетчер со смешком, скрываясь за слоем пены. Он не собирался заходить в своей маленькой игре так далеко, как смела Розали.
Розали продолжала оставаться для него загадкой, и он разыгрывал этот фарс не только для того, чтобы отплатить ей за то, что она так ловко провела его.
Она путешествовала одна по Озерному краю, чего никогда не делали изнеженные барышни ее круга.
Она спала в конюшне Лейквью больше месяца, и ее обществом были только лошади да Хедж.
Ее язык был не из лучших, впрочем, как и ее манеры.
Хотя она могла демонстрировать проявления девичьей скромности, похоже, что ее совсем не шокировала постельная цена с участием барменши и незнакомого ей мужчины в гостинице.
Флетчер не был уверен в том, что представляла собой Розали. Он знал, кем она была, и не мог не признать, что заинтригован ею, увлечен ею; был совершенно не разочарован тем обстоятельством, что его холостяцкая жизнь, похоже, подходила к концу.
Она была сестрой Уильяма Дарли, и она, так же как и Флетчер, не знала никого, кто был бы лучше, чем ее брат. Если Уильям сказал, что она была тонко воспитана, это означало, что она была достаточно хорошо образованна для того, чтобы понимать, насколько глубоко она скомпрометирована поведением своего опекуна по отношению к ней с самого начала.
Все же он должен быть уверен, Розали — отважная, но все еще невинная девушка. Любой другой вариант был для него неприемлем. Он должен был как-то в этом убедиться.
Флетчер почувствовал внутреннее напряжение, когда посмотрел туда, где стояла Розали, все еще спиной к нему. Ее икры красиво возвышались над массивными сапогами, и прекрасное воображение Флетчера тут же нарисовало ему изящные формы ее тонких лодыжек.
Ее волосы, почти такие же темные и блестящие, как шкура Пегана — хотя и не такие же ухоженные, — могли бы быть предметом гордости и славы, если их вымыть и причесать. Глаза Флетчера сузились, он вообразил ее в мягком, струящемся платье, но затем прогнал от себя эту картину.
Что он делает? Он сидит в ванне, обнаженный, наслаждаясь романтическими фантазиями о молодой девушке, которая в этот момент находится в одной с ним комнате? Бэк, скорее всего, так объяснил бы эту ситуацию: его друг Флетчер, возможно, только возможно, сошел с ума.
Только Флетчер собрался открыть рот, чтобы приказать Розали уйти прочь, как вдруг она повернулась и с гордо поднятой головой смело подошла к ванне — походкой, которой аристократ восходит на гильотину.
— Мне нужно мыло, — заявила она, глядя куда-то влево и вверх, с таким мрачным выражением лица, что Флетчер понял, что ему не следовало сомневаться в ее непорочности. Надо было положить всему этому конец, сейчас же. Он не мог довершить свой план до конца и так унизить ее.
— Не стоит, малыш, — сказал он, стараясь не потревожить слой пены, прикрывающий его тело. — Вылей кадку с горячей водой мне на спину и можешь быть свободен до ужина. Я вижу, ты устал.
Розали заскрежетала зубами. Это все? И это все? Он едва не довел ее до истерики, а теперь отсылает ее прочь? Розали была уверена, что Флетчер не знал, что делал, и кто она на самом деле. Ее юная самоуверенность не допускала мысли, что он проник за ее маску. Она не сомневалась — он дразнил ее, потому что это было в его правилах.
Думая, что она — Билли Бэлкем, беглец, Флетчер наказывал ее за боль, причиненную ему другим беглецом — Розали Дарли. Это была единственная причина его поведения, которая могла прийти Розали в голову, и это казалось разумным объяснением.
Но теперь, доведенная до предела игрой Флетчера, Розали забыла свое смущение, как и распутные предательские мысли, отбросила недавние клятвы вести себя как следует и действовала импульсивно.
— Еще воды, вы сказали? — уточнила она сладким голосом, пробуя пальцем воду в одной из кадок. — Самое большое счастье для меня — это доставить вам удовольствие, сэр.
Флетчер, до этого беззвучно похваливший себя за то, что не поддался искушению, напрягся от избытка сахара и фальшивой услужливости в голосе Розали, которые предупреждали его — слишком поздно — об ее намерениях. Было негде скрыться, если только он не собирался встать, чего он определенно не хотел делать.
Он зажмурил глаза, вжал голову в плечи, спасаясь от атаки, сжал зубы и приготовился к неизбежному.
Его ожидание было милосердно коротким. Через мгновение мощный поток ледяной воды обрушился на его голову, проникая в его уши и рот, ополаскивая его голую спину.