Шошана подходит к окну. И Марк отдает Деб яблоко, а сам подходит к окну. — Серьезно, здесь всегда так? — спрашивает Шошана.
— А то. Каждый день. Начинается и тут же проходит, — говорю я.
Наши гости прижимают ладони к оконному стеклу. И замирают на какое-то время, а когда Марк оборачивается — суровый Марк, железный Марк, — мы видим, что он плачет. Дождь довел его до слез.
— Вы-то не знаете, — говорит он. — А я забыл, как живется в местах, где вода не в дефиците. Благословенный дар превыше всех даров.
— Будь у вас то, что есть у нас, — говорю я.
— Да, — говорит он, утирая глаза.
— Можно, мы выйдем наружу? — говорит Шошана. — Под дождь?
— Конечно, — говорит Деб. Шошана приказывает мне закрыть глаза. Крепко зажмуриться. Мне одному. И, клянусь, я ожидаю увидеть ее в чем мать родила, когда она говорит:
— Теперь открой.
Она сняла только парик, больше ничего, и надела на голову бейсболку Трева.
— У меня нет запасного парика, не привезла, — поясняет она. — Ничего, что я взяла бейсболку? Трев не будет возражать?
— Не будет, — говорит Деб. Вот так мы вчетвером выходим под дождь. Вот так мы оказываемся на заднем дворе, в лютую жару, по нам барабанят эти прохладные, прохладные капли. И такое ощущение… тут все сошлось: и погода, и трава, и водка… и после всех этих разговоров… так хорошо стало, лучше не бывает. И, честно скажу вам, в бейсболке Шошана выглядит на двадцать лет моложе.
Мы не разговариваем. Не до разговоров: мы резвимся, хохочем и скачем. И ловим себя на том, что я держу Марка за руку и типа как танцую, а Деб держит за руку Шошану, и они тоже отплясывают по-своему, вроде джиги. И когда я беру за руку Деб, мы все-таки образуем круг, пусть и разомкнутый, пусть остальные не соприкасаются. Начинаем танцевать под дождем что-то вроде хоры, в нашей версии.
Не помню, сколько уж лет я не чувствовал такого душевного подъема, такой блаженной дури, такой свободы. Кто бы мог предположить, что я сознаюсь в таких чувствах, когда к нам придут в гости эти суровые верующие, загружающие всех своим аскетизмом? И тут моя Деб, моя милая Деб, снова думает одну мысль со мной, и говорит, запрокинув лицо навстречу дождю, пока мы все кружимся:
— Шошана, это можно, ты уверена? Это не смешанные танцы? Это разрешается? Я бы не хотела, чтобы вас потом мучила совесть.
— Ничего с нами не случится, — говорит Шошана. — Как-нибудь переживем.
Но вопрос заставляет нас замедлить кружение и остановиться, хотя никто из нас не разжимает рук.
— Как в том старом анекдоте, — говорю я. И не дожидаясь, пока спросят, в каком, говорю: — Почему хасиды не трахаются стоя?
— Почему? — спрашивает Шошана.
— Чтобы секс не перешел в смешанный танец.
Деб и Шошана прикидываются шокированными, и мы разжимаем руки, и осознаем, что момент миновал, что дождь закончился так же резко, как начался. Марк стоит на месте, глядя в небо, поджав губы.
— Анекдот с большо-ой бородой, — говорит он. И затем, помедлив: — Смешанные танцы… Как о них подумаю, сразу начинаю думать о смеси орехов, и об овощной смеси, и об insalata mixta. И в животе оркестр играет. И я с ума сойду, если в вашем доме нет ничего кошерного, кроме той буханки отбеленного американского хлеба.
— Пробило на хавчик, — говорю я.
— Диагноз верный, — отвечает он.
Деб начинает аплодировать его словам, почти не разводя рук, молитвенно держа ладони на груди.
— Вы даже, — говорит ему Деб, вся сияя, — даже глазам своим не поверите. Вас ожидают сокровища.
Мы вчетвером стоим посреди кладовой, промокшие до костей, обшариваем полки, оставляем сырые следы на полу. — Видели ли вы хоть где-нибудь такую кладовую? — восклицает Шошана. — Как у великанов, — и вытягивает руки в разные стороны. И верно, кладовая у нас огромная, и запасы — полная чаша, еды полно, огромный выбор сладостей: как и положено в доме, куда часто налетает голодный рой мальчиков-подростков.
— Ждете ядерной зимы? — спрашивает Шошана.
— Я вам скажу, чего она ждет, — говорю я. — Хотите знать, до чего дошел ее пунктик? Хотите выяснить, как настырно она толкует о холокосте? В смысле — насколько это у нее серьезно, до какой степени?
— Ни до какой, — говорит Деб. — Тема холокоста закрыта.
— Нет, расскажи, — говорит Шошана.
— Она все время планирует наше тайное убежище, — говорю я.
— Неужели? — удивляется Шошана.
— Глядите-ка. Кладовая, к ней примыкает уборная. Дверь ведет в гараж. Если все это замуровать — типа, возвести стену у входа в кабинет — ни за что не догадаешься. Ни за что не заподозришь. Если дверь в гараже как следует замаскировать… ну, не знаю, развесить инструменты, чтобы петли не были заметны, может, велосипедами заставить, газонокосилку тут же приткнуть, это будет изолированное пространство, с водопроводом, туалетом и горами продовольствия. В смысле, если кто-то станет пробираться в гараж и пополнять запасы, дом можно сдать жильцам, понимаете? Поселить в нем другую семью, и никто не догадается.