Деб тут же начинает хлопотать вокруг сына: прихорашивает, приглаживает волосы, обнимает:
— Треви, это моя лучшая подруга детства. Ее зовут Шошана, а это…
— Марк, — говорю я.
— Йерухам, — говорит Марк и подает Треву руку для рукопожатия. Трев ее пожимает. Сам подает руку Лорен — благовоспитанный мальчик. Она смотрит на его руку, протянутую к ней из самых добрых побуждений.
— Я воздерживаюсь от рукопожатий, — говорит она. — Но я очень рада тебя видеть. Как родного сына. Истинная правда. — И на глазах у нее выступают слезы, по-настоящему. Деб обнялась с Лорен, сама прослезилась. А мы, остальные, просто мнемся рядом. Потом Марк, покосившись на часы, треплет Трева по плечу — крепко, по-мужски:
— Что, дрыхнешь до трех часов дня по воскресеньям? Завидую. Ох, где наша золотая юность… Я был настоящий экстрасекс.
Трев переводит взгляд на меня. Будь моя воля, я бы пожал плечами, но Марк тоже смотрит, и я не шевелюсь. Трев оглядывает нас обоих со всем юношеским протестом, на который способен, и сматывается. Уже в дверях бурчит:
— Тренировка по бейсболу, — хватает с крючка ключи от моей машины — они висят у двери, ведущей в гараж.
— Бак полный, — говорю я.
— У вас им разрешают водить машину в шестнадцать лет? — удивляется Марк. — Просто сумасбродство.
— И что же вас привело, — спрашиваю я, — спустя все эти годы? — и осекаюсь. Деб не хватает меня за локоть — не может дотянуться. Но по ее лицу все понятно. — А, я должен быть в курсе? Черт, Деб мне же говорила, наверно. Стопроцентно говорила. Просто у меня голова дырявая.
— Моя мать… — говорит Марк. — Мать совсем сдала, отец стареет. А они каждый год к нам приезжают, на Суккот. Вы знаете, что?..
— Я знаю все праздники, — говорю я.
— Раньше они всегда летали к нам. На Суккот, и на Песах тоже, два раза в год. Но теперь им нельзя летать, и я хотел повидать их, пока все еще более-менее… Мы не были в Америке уже…
— Ох, — говорит Лорен. — Даже боюсь подсчитывать. Лет десять с гаком. Двенадцать. Двенадцать лет не были. Что ж делать, дети… Не вырвешься, пока хотя бы старшие не подрастут немножко… По-моему, сегодня… — и она тоже плюхается на диван, — по-моему, сегодня я первый раз нахожусь в доме, где дети не путаются под ногами. Надо же! Я серьезно говорю. Так странно! Даже голова кружится, — Лорен встает, неожиданно делает пируэт, как девчонка. — Уточняю: кружится от эйфории.
— Как тебе это удалось? — говорит Деб. — Десять детей! Расскажи, мне очень интересно.
Тут я спохватываюсь:
— Совсем забыл: я же предложил вам выпить.
— Да-да, выпить. Это и есть наш секрет, — говорит Лорен. — Вот что нас выручает.
Вот так мы оказались за кухонным столом: мы вчетвером вокруг одной бутылки водки. Я не из тех, кто пьет по воскресеньям засветло, но тут я рассудил: раз уж придется общаться с Марком, алкоголь явно не повредит. Деб тоже присоединилась к застолью, но, подозреваю, по другой причине. Похоже, они с Лорен решили слегка тряхнуть стариной. Вспомнить свою безбашенную юность — тот недолгий период, когда они вместе оттягивались в Нью-Йорке, две девчонки, совсем еще зеленые, существовавшие на границе двух миров. До чего же они обе рады, что увиделись вновь: на их лицах написано просто невероятное счастье. Но есть и примесь растерянности: эмоции зашкаливают, что с ними поделать?
Деб говорит, пригубив вторую рюмку:
— По нашим меркам, это настоящий загул. Серьезно, просто загул. Мы теперь стараемся воздерживаться от спиртного. Не хотим подавать Тревору дурной пример. У него сейчас такой возраст — время трансгрессивного поведения. Трев как раз заинтересовался всякими такими вещами.
— Я лично рад, что он хоть чем-то заинтересовался, — вставляю я.
Деб посылает мне воздушную пощечину.
— Я просто считаю: если в доме есть подросток, не стоит создавать впечатление, будто пьянка — это весело.
Лорен улыбается, поправляет свой парик:
— Ничего, наши дети уверены: все, что делают родители, никак не может быть веселым.