- Новое царское повеление выкрикивает: отныне считать Карфаген... как это... голой цаплей на кривых ногах.
- Голой цаплей?
- У которой нет перьев, - пояснил тартессит.
- Общипанной цаплей, - догадался Горгий.
- Верно! А ты с фокейского корабля?
- Да. - Горгий поспешил прочь.
Он шагал по пыльной дороге и невольно вспоминал карфагенян - Падрубала и того, молодого, с яростными глазами. Общипанная цапля - как бы не так, думал он, дивясь странному царскому указу.
Издали увидел еще группу всадников - там тоже выкликали указ. Видно, по всему городу разъезжают, чтоб, избави боги, никто не остался в неведении...
Торговые ряды сильно поредели: базарный день заканчивался. Все же Горгию повезло - разыскал тощего гончара с трубой, как раз тот укладывал в возок свой товар. Кое-как объяснились. По словам гончара выходило, что, верно, подходил к нему грек с бородкой, опять пробовал дуть в трубу. Дул, дул, а потом что-то сказал, сам засмеялся и ушел. Куда ушел? Гончар махнул в сторону порта. Больше он ничего не знал.
Ну, не иначе как в винном погребе сидит Диомед, нашел, видно, собутыльника, угощается на даровщинку. Горгий огорченно поцокал языком.
Вернулся в порт, заглянул в одну винную лавку, в другую. Народу всюду полно, а Диомеда нет. Разыскал еще погреб, спустился в душную, пропахшую бараньим салом полутьму. За длинными нечистыми столами ели, пили, галдели люди, моряки по обличью, над ними тучами роились мухи. Какой-то пьянчуга спал, уронив лохматую голову на стол.
Диомеда не было и здесь.
Один из едоков привстал, замахал Горгию: подсаживайся, мол. Горгий узнал в нем давешнего моряка, который объяснял про ощипанную цаплю. Сделал вид, что не заметил приглашения, повернулся к выходу - не тут-то было! Моряк подскочил, ухватился за гиматий, чуть ли не силком усадил.
- Отведай, грек, моего пива, - сказал он, - и все заботы с тебя сразу слетят.
С грубого лица моряка смотрели бесстрашные глаза. Он был молод, борода еще не росла как следует, только пух покрывал загорелые щеки. Нос у него был, как у хищной птицы.
- Мои заботы - не твоя печаль, - сухо ответил Горгий, раздосадованный неожиданной задержкой.
- Верно, грек! - весело воскликнул моряк. - Вот и выпей, чтобы твои заботы и мои печали обнялись, как родные братья.
И он налил Горгию из пузатого пифоса светло-коричневой жидкости и заставил его взять чашу в руки. Пиво было приятное, горьковатое, с резким полынным духом. Ни в какое сравнение не шло с просяным египетским пивом, которое Горгию доводилось пить прежде.
- Э, нет, грек, пей до дна! Вот так. Это не простое пиво - дикарское. На Касситеридах его варят из зеленых шишек. Тебя как зовут?
- Горгий.
- А меня - Тордул.
Сидевший напротив долговязый юноша с изрытым оспой лицом поправил насмешливо:
- Блистательный Тордул.
Моряка будто оса ужалила в зад. Он схватил рябого за ворот, зарычал что-то по-тартесски. Тот дернулся, выдавил из себя несколько слов - должно быть, попросил прощения. Тордул отпустил рябого. В уголках его сжатых твердых губ белела пена. Горгий подивился такой вспыльчивости. Решил: надо поскорей уходить.
- Спасибо за пиво, Тордул, - сказал он. - Мне пора идти.
- Нет, Горгий, - отрезал моряк. - Ты должен выпить еще.
Горгий огляделся. Вокруг сидели и стояли люди мрачноватого вида. Пили, обсасывали бараньи кости. Горгию стало не по себе от устремленных на него взглядов. Уж не ловушка ли? - подумал он.
Однако и виду не подал, что встревожен. Спокойно отпил пива, вытер усы ладонью, сказал:
- Доброе пиво. Нисколько не скисло, хоть и везли его с очень далеких Касситерид.
- С очень далеких Касситерид? Гы-гы-гы... - Тордул будто костью подавился. - Ну-ка скажи, грек, долго ли ты плыл из Фокеи?
- Я отплыл в начале элафеболиона, а сейчас конец таргелиона... [примерно с 15 марта по 15 июня] Значит, три месяца.
- Ну, так очень далекие Касситериды лежат отсюда куда ближе, чем твоя Фокея.
- Вот как. Но плыть туда, говорят, трудно. Там же море как студень и не поддается веслу...
Тордул опять зашелся смехом. Он перевел своим дружкам слова Горгия, и те тоже загоготали.
- Хитер же ты, - сказал Тордул, хлопнув грека по спине. - Но отправить меня на рудник голубого серебра тебе не удастся.
- На рудник? - удивился Горгий. - Послушай, у меня и в мыслях не было...
- Да будет тебе, Горгий, известно, что путь на Касситериды - одна из великих тайн Тартесса. Эй, Ретобон! - крикнул он рябому. - Ну-ка спой греку закон об Оловянных островах.
И Ретобон, повинуясь, прочел нараспев:
Труден, опасен тот путь, что ведет корабли к островам Оловянным,
Честь морякам, что ведут корабли потаенной дорогой.
Если же кто чужеземцу расскажет великую тайну,
Тайну пути на туманные, дальние Касситериды,
Будет казнен заодно с чужеземным пришельцем:
Вырвав злодею язык, что поведал запретное слово,
Тем языком и заткнуть согрешившее горло,
Дабы, дыханья лишив, наказать его смертью.
Все же именье злодея в казну отписать, в Накопленье.
Тордул перевел все это Горгию и заключил:
- В Тартессе любопытных не любят. - Он покосился на лохматого, который, похрапывая, спал на краю стола. Понизив голос, продолжал: - Вот что расскажи ты нам, Горгий. Бывали у вас в Фокее времена, когда коварный царедворец прогонял законного правителя на чужбину или обращал его в рабство?
Горгий осторожно ответил:
- Почтенный Тордул, я купец и не вмешиваюсь в такие дела...
- Не называй меня почтенным, не люблю я это. Отвечай, я жду. Здесь нет лишних ушей.
Угораздило же меня заглянуть в эту дыру, подумал Горгий, отирая с лица обильный пот. Впутают они меня в беду...
- Бывало, - сказал он тихо.
- Так я и думал. - Тордул придвинулся поближе. - А теперь скажи: как поступали у вас изгнанные правители?
- Ну... бегали в соседние города... Бывало, скликали народ и...
- Дальше! - потребовал Тордул, видя, что грек замялся.
- И шли войной на того, кто их изгнал.