- И поэтому вы лжете народу на каждом шагу! - крикнул Тордул.
- Ну, зачем же так... То, что кажется тебе ложью, на самом деле государственная мудрость. Надо свести тебя с ученым Кострулием, он неопровержимо докажет...
- Вы все изолгались! По привычке бубните древние заветы, славите Неизменяемость, но самим-то вам давно наплевать на все это! Ну-ка припомни, кто был блистательным в старые времена? Храбрейший из воинов, вот кто! Он поровну делил со своей дружиной и еду и добычу. Он был как все, только в бою бился впереди всех. А теперь? Кто, я спрашиваю, теперь блистательный? Толстопузый богатей, обвешанный серебром и пропахший кошками! Да еще напридумывали сверкающих, светозарных...
- Замолчи, Тордул. - Верховный жрец нахмурился.
- Да еще бесстыжую торговлю открыли - продаете титулы за деньги...
- Замолчи, говорю тебе! - повысил голос Павлидий. - Я никому не позволю...
- Ну, так зови своих палачей! Руби мне голову!
Тордул поднялся. Они стояли лицом к лицу, впившись друга в друга гневными взглядами. Потом Павлидий отошел к столу, сел, поиграл стеклышком. Спокойно сказал:
- Не подобает нам горячиться. Не чужие мы люди, Тордул... Я готов забыть твои неразумные выходки. Ты останешься у меня во дворце, у тебя будут еда, питье и одежда, достойные твоего происхождения. Первое время, конечно, придется сидеть во дворце безвылазно.
- Ты очень добр, - насмешливо сказал Тордул. - А что собираешься ты сделать с моими товарищами?
- Пусть это тебя не тревожит. Проливать кровь не в моих правилах. Как известно, каждому преступнику у нас даруется не только жизнь, но и возможность заслужить прощение. Твоим товарищам придется немножко поработать на рудниках.
- Ну так вот: я разделю с ними судьбу до конца.
Павлидий пожевал губами.
- Послушай, мой мальчик. Постарайся меня понять. Я бы хоть сейчас отпустил их на все четыре стороны. Но, видишь ли, это может вызвать...
- Ни о чем я тебя не прошу. Мы пойдем на рудники все вместе.
- Ты сейчас говоришь в запальчивости. Отдохни день или два, приди в себя, и тогда...
- Я все сказал, отец. Вызывай стражу.
- Одумайся, Тордул.
- Вызывай стражу! И навсегда забудь о нашем родстве!
Некоторое время Павлидий сидел молча, опустив плечи и уставясь в пляшущий огонь. Потом медленно поднялся, подошел к массивной двери, отворил ее и дважды хлопнул в ладоши.
- Старая наивная вера: стоит заменить злого царя
добрым, как все пойдет хорошо. Конечно, ваш Тордул не мог
быть исключением.
- Вы правы, читатель. Но знаете, бывало и в древние
времена, что к царской власти относились не очень
почтительно. Даже с издевкой. Вот, например, была такая
Голубиная книга - это, говоря по-современному, вроде
вечера вопросов и ответов. Там некий мудрец Давид Иесеевич
терпеливо отвечает на вопросы любознательного Волотамана
Волотамановича. Например: какая рыба царь над всеми
рыбами? Давид Иесеевич отвечает: левиафан. А над всеми
камнями? Алатырь-камень. Над всеми зверями? Лев царствует.
Почему именно лев? Потому что у него хвост колечком.
- Хвост колечком?
- В этом заключалось его решающее преимущество перед
главным соперником - единорогом. Авторы этой замечательной
книги, как видите, подсмеивались над царской властью.
- Да, но я не договорил о Тордуле. Когда он кричит
отцу, что вы-де, правители, продаете титулы за деньги, то
это, знаете, из более поздних времен. Вряд ли такая
коррупция была возможна в древности.
- Почему же? В развитых рабовладельческих государствах,
возьмите хотя бы Древний Рим, подкуп должностных лиц был
распространенным явлением. Римский историк Саллюстий,
например, в сочинении "Югуртинская война" дает
впечатляющую картину разложения и продажности сенатской
олигархии. Известно, что Цицерон добился постановления
сената, усиливающего наказание за подкуп при соискании
магистратур.
12. В ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТОЙ ТОЛПЕ
Во сне боги уводят человека куда хотят. Только что Тордул стоял на высоком корабельном носу и смотрел, как двумя косыми валами убегает, убегает синяя вода от переднего бруса. А проснулся - все та же провонявшая немытыми телами пещера, куда на ночь сгоняли двадцать девятую толпу.
Чадил факел в медном кольце на стене: в темноте рабов не сосчитаешь, не убережешь. Горгий поднялся, разминая затекшее тело, ненароком толкнул Диомеда, храпевшего рядом на соломе. Матрос вскинулся, заругался спросонок.
Подошли к выходу, попросились у стражников. Тот, что с раздвоенной бородой, - сразу в крик, сразу кулак к носу:
- Времени не знаете? А ну, назад!
А тот, что помоложе, сказал зевая:
- Да пусть... Главный велел, чтоб в пещере сырость не разводили.
Фокейцы вышли из пещеры, оборотились спиной к луне, справили нужду. По привычке Горгий посмотрел на звезды - где какая сторона света. На востоке темнели горы, врезаясь скалистыми зубцами в звездное небо. За горами, как знали фокейцы, стояли еще горы, и еще...
- Чего ты уставился в небо? - спросил Диомед, кашляя и сплевывая.
- А ну, давай обратно в пещеру! - заорал бородатый стражник.
Предрассветный ветерок тянул из ущелья, холодил обнаженные тела. Бородатый ткнул Горгия в спину тупым концом копья - не больно, а для порядка, чтобы знал время.
Солома в пещере была набросана везде, а все-таки лучше свое место, належанное. Тут на стене Горгий мелом вел счет дням, а рядом Диомед нарисовал царя Аргантония в непристойном виде, а Павлидия - еще хуже. Умелец он был, Диомед.
Была здесь и трещина в скале, заложенная камнем. Везде человек заводит хозяйство. Вот и Горгий с Диомедом припрятали кое-что в трещине: бронзовую мотыжку, снасть для добывания огня, засохшие куски ячменных лепешек. Еще бронзовый скребочек да кусок сала. Не для еды: по вечерам, после работы, натираются фокейцы салом, потом скребочком снимают его с кожи вместе с грязью - такая была у греков привычка. Конечно, протухшее сало - не то что египетский душистый жир, да что поделаешь...