- Заступись за меня, блистательный Тордул, - задыхаясь, проговорил он. - Это все наветы Кострулия...
- В другой раз. - Тордул попытался обойти толстяка, но тот вцепился в его гиматий.
- Когда я читал оду на восшествие Ослепительного Павлидия, - быстро заговорил Сапроний, - все слушали с восторгом, да, с восторгом. Я сам видел у многих слезы на глазах. А злопакостный Кострулий слушал и загибал пальцы - считал слоги...
- Говори короче, мне некогда.
- И он расчислил по слогам, что имя "Павлидий" вставлено в оду вопреки размеру. Будто бы по размеру стиха получается "Миликон"...
- Не надо заготовлять оды впрок, - посоветовал Тордул.
- Да посуди сам, блистательный, - взмолился Сапроний. - Оду надо прочесть в день восшествия на престол, а на ее составление и шлифовку у меня уходит три-четыре месяца...
- Шел бы ты в волопасы, если не поспеваешь за событиями.
Тордул вырвался и быстрым шагом пошел дальше. Сапроний растерянно поморгал, крикнул вслед:
- Это все Кострулий! Он всегда завидовал моему таланту!
У дверей царских покоев ожидал приема Амбон, недавно назначенный верховным казначеем. Он вежливо, но с достоинством поклонился Тордулу и протянул руку назад. Старичок раб проворно подал амфорку с благовонием. Тордул с изумлением узнал в старичке Эзула. Канатный купец был одет в неприличную для его возраста короткую одежду, которая оставляла открытыми тощие безволосые ножки, - такие одежды носили в Тартессе домашние рабы из молодых. Под мышкой у Эзула была связка пергаментов, в левой руке он держал поводки двух жирных кошек.
- Ты что здесь делаешь, Эзул? - Тордул не смог удержаться от улыбки.
Эзул смущенно захихикал.
- Он носит мою поклажу и причесывает моих кошек, - объяснил Амбон, нюхая благовоние. - И хотя он иногда ленится и заслуживает палки, я доволен его послушанием.
- Блистательный Амбон, - захныкал Эзул, - зачем ты говоришь о палке? Разве я не стараюсь угодить тебе?
- Ты не должен забывать, что я спас тебя от рудника, старый мошенник.
- Как я могу забыть, благодетель? Я всем доволен - и едой и кровом, только об одном слезно молю: хотя бы иногда кинь мне со своего стола что-нибудь сладкое...
Стражники, стоявшие у царских дверей со скрещенными копьями, посторонились, и Тордул шагнул в покои отца. Павлидий сидел в кресле с любимым длинношерстным котом на коленях. На нем был роскошный белый гиматий с золотыми изображениями Нетона. Перед царем стояли верховный судья Укруф в черной простой одежде и дородный военачальник, весь в серебряных пряжках и браслетах.
Павлидий поглядел на сына сквозь зеленое финикийское стеклышко.
- Они отказались, - отрывисто сказал Тордул, кидаясь на мягкую скамью. - Опасаются, что ты их обманешь.
- Рабы - они и есть рабы, - презрительно сказал Укруф.
- Ослепительный, дай мне подкрепление, и, клянусь громами Нетона, мои воины сегодня же поднимут их всех на копья! - прорычал военачальник. Серьги и браслеты звякали в такт его словам.
Павлидий покачал головой.
- Гадирская конница стоит у восточного рукава Бетиса, - сказал он. Они только и ждут, чтобы мы оттянули заслон от реки.
- Да я и не прошу снимать оттуда воинов. Дай мне отряд дворцовой стражи - и сегодня к вечеру я сложу головы бунтовщиков к твоим царским ногам.
- Нет, - сказал Павлидий. И, помолчав, повторил: - Нет.
- Твоя воля. - Военачальник потеребил завитую бороду. - Тогда придется ждать, пока они околеют от голода.
- Ждать тоже нельзя. Через три дня праздник Нетона, к этому дню с бунтовщиками должно быть покончено. - Зеленое стеклышко снова уставилось на Тордула. - Ты узнал, где они держат самозванца?
- Я ходил гонцом, а не соглядатаем, - резко ответил Тордул.
Павлидий поджал губы. Промолчал.
- Ослепительный, - сказал военачальник, - сегодня ночью к нам перебежал один из бунтовщиков. Если пожелаешь, я его допрошу.
- Вели привести его сюда.
Тордул хотел было выйти следом за военачальником, но Павлидий остановил его:
- Мне может понадобиться твой совет. Останься.
- Не очень-то ты прислушиваешься к моим советам, - проворчал Тордул, глядя в узкое оконце.
- Всему свое время, сынок. Прежде всего нужно покончить с бунтом. Тогда мы сможем отбросить гадирцев и дать бой карфагенянам. Сам видишь, положение трудное. А все потому, что Аргантоний слышать ничего не хотел о Карфагене. Он был уверен, что никто не осмелится напасть на Тартесс.
- Слыхал я, будто Аргантоний помер не своей смертью. Верно это?
- Кто тебе сказал?
- Слух такой ходит.
Павлидий почесал кота за ухом, кот блаженно щурился.
- Укруф, - тихо произнес царь, - вели своим людям прочистить уши. Шептунов - хватать и лишать свободы. Пусть глашатаи прокричат мой указ: у распространителей недозволенных слухов будут вырваны языки.
- Исполню, Ослепительный.
Тордул живо встал перед Павлидием.
- Отец, ты обещал, что твое правление не будет жестоким.
- Да, обещал. Но сейчас военное время. Ты еще не искушен в государственных делах и не знаешь, что жестокость бывает вынужденной. Многие подданные сами не знают, чего им надо, и, когда языки у них слишком развязываются, правитель обязан примерно их наказать. Без этого никак нельзя. - Павлидий пощекотал кота под мордой. - Но ты не беспокойся, сынок, как только в Тартессе станет спокойно, я сделаю все, что обещал тебе.
- Ты бы мог уже сейчас отменить лишние титулы.
- При первой возможности я это сделаю.
- И улучшить пищу для рабов.
- Обязательно, сыпок. Сразу же по окончании войны.
Тордул схватил кота за хвост, дернул. Кот озлился, завопил нехорошим голосом.
- Зачем мучишь животное? - Павлидий легонько ударил сына но руке.
- Кош-шечка, - прошипел Тордул сквозь зубы. - Не надо кричать, а то я оторву тебе хвостик.
Он круто повернулся, выбежал из царских покоев.
- Немножко горяч, - сказал Павлидий. - Я бы хотел, Укруф, чтобы ты почаще с ним беседовал. Ты и Кострулий.
- Кострулий, как и все ученые, недостаточно терпелив, - ответил Укруф. - Я сам займусь Тордулом. Мысли его опасны. Малейший слух об отмене титулов может вызвать брожение в умах. Это расшатывание Основы Неизменяемого.