– Вероятно. Меч из черной бронзы перерубал обычный бронзовый меч.
– Серьезное, значит, по тем временам оружие. Понятно, почему был у них закон, запрещающий его продажу: боялись соперничества. Так?
– Да. Опасались главного своего врага – Карфагена.
– Главный враг… Главная забота – выделка оружия… И так на протяжении всей истории. До чего же все-таки драчливо человечество. И не пора ли договориться, остановиться…
5. ВЛАСТИТЕЛИ ТАРТЕССА
В каменной палате журчал фонтан. Певцов и танцовщиц за обедом не было – давно потерял к ним вкус престарелый владыка Тартесса.
Аргантоний сидел во главе стола. Сам рвал пальцами жирную баранину, сам раздавал куски – сначала верховному жрецу Павлидию, потом верховному казначеи Миликону, придворному поэту Сапронию, потом другим, кто помельче. Сотрапезников было немного – лишь самые приближенные, именитейшие люди Страны Великого Неизменяемого Установления. Царские кошки – рослые, откормленные – сидели вокруг Аргантония, утробно мурлыкали. Им тоже перепадали жирные куски.
– Замечаю я, Сапроний, – сказал царь, – последнее время ты много ешь, но мало сочиняешь.
Толстяк Сапроний всполошился, спешно обтер руки об одежду, воздел их кверху:
– Ослепительный! Каждый проглоченный мною кусок возвращается звучными стихами, славящими твое великое имя!
Аргантоний удовлетворенно хмыкнул. Он ценил придворного поэта за умение красноречиво высказываться. Искусство стихосложения было не чуждо царю: добрую половину тартесских законов он некогда сам, своею рукою, положил на стихи. И теперь нет-нет да и низвергалось на царя поэтическое вдохновение, и глашатаи выкрикивали его стихи на всех перекрестках, и помнить их наизусть был обязан каждый гражданин Тартесса, если не хотел быть замеченным в сомнениях.
Сапроний начал читать. Пылали от верноподданнического экстаза его жирные щеки, тряслось под цветным полотном огромное брюхо. Гремел и отдавался под каменными сводами его сильный, звучный голос:
Сапроний икнул и продолжал с новой силой:
– Стой, – прервал Аргантоний вдохновенную речь поэта. – «За пиримом пирим» – плохо. Не поэтично. Слово «пирим» годится только для рудничных донесений. «За крупицей крупица» – так будет хорошо.
– Хорошо? – вскричал Сапроний. – Нет, Ослепительный, не хорошо, а превосходно!
Тут поднялся сухонький человечек с остроконечной бородкой. Кашлянув и прикрыв рот горстью, дабы не обеспокоить соседей дыханием, он произнес тонким голосом:
– Дозволь, Ослепительный, уточнить слова сверкающего Сапрония. Он говорит: «В Накоплении, вечно текущем». Это не совсем точное определение. Сущность Накопления – неизменность, а не текучесть, хотя бы и вечная. Ибо то, что течет, неизбежно изменяется, и это наводит на опасную мысль об изменчивости Неизменного, что, в свою очередь, ставит под сомнение саму Сущность и даже, – он понизил голос, – даже Сущность Сущности.
– Да что же это! – Сапроний встревоженно затряс подбородками. – Я, как известно, высоко ценю ученость сверкающего Кострулия, но не согласен я! В моей фразе понятие «Текучесть» совокуплено с высшим понятием «Вечность», что не дает права искажать смысл стихов, суть которых как раз и подтверждают Неизменность Сущности, а также Сущность Неизменности.
– И все-таки стихи уязвимы, – мягко сказал Кострулий. – Даже оставив в стороне тонкости основоположений Вечности и Текучести, замочу, что на протяжении десяти строк сверкающий Сапроний ни разу не упомянул великого имени Аргантония. А, как известно, упоминание не должно быть реже одного раза на шесть строк.
Сапроний подался к царю тучным корпусом.
– Дозволь же. Ослепительный, дочитать до конца – дальше идет о твоей непреходящей во веки веков славе… – Он вдруг осекся, завопил: – Ослепительный, скажи светозарному Павлидию, пусть он не смотрит на меня гак!
Павлидий, слегка растянув тонкие губы в улыбке, опустил финикийское стеклышко, сквозь которое смотрел на поэта.
У Аргантония борода затряслась от смеха.
– Уж не попал ли наш Сапроний в твои списки? – спросил он.
Павлидий убрал улыбку с лица.
Государственные дела не оставляют мне времени для повседневного наблюдения за поэзией – это, как известно, поручено Сапронию. А он, как мы видим, и сам попадает под власть заблуждений. Чего же удивляться тому, что произошло на вчерашнем состязании поэтов? Взять хотя бы стихотворение Нирула…
– Помню, – сказал Аргантоний. – Стихи местами не отделаны, но основная мысль – прославление моего имени – выражена удовлетворительно.
– Мой ученик, – поспешно вставил Сапроний.
– На слух все было хорошо, – тихо сказал Павлидий. – Но я взглянул на пергамент Нирула и сразу понял, что он опасный враг. Он раздвоил, Ослепительный, твое имя. Он написал в одной строке «Арган» и перенес на другую «тоний».