Аргантоний милостиво принял подарки - куски янтаря и египетский душистый жир. Велел сесть.
- Фокея - союзник Тартесса, - сказал он, ощупывая грека взглядом. Медленно взял с блюда кусок мяса.
Кошки, тесня друг друга, потянулись к нему с ненасытным мявом. Но царь протянул кусок Горгию.
- Отведай. Мясо укрепляет силы. Я хочу знать, почему не стало видно в Тартессе фокейских кораблей.
Горгий сказал, что Фокея по-прежнему дорожит союзом с Тартессом, но на Море возникли большие опасности. Тут он подумал немного, припомнив выкрики давешних глашатаев, и добавил:
- Конечно, все знают, что Карфаген - ощипанная цапля на кривых ногах…
Аргантоний хмыкнул, оторвал для грека еще кусок мяса. Заговорил о чем-то с Павлидием.
За последние дни Горгий уже привык к звучанию тартесской речи, а тут, как ему показалось, разговор шел не по-тартесски. Слова шипели, как весла в кожаных уключинах. «Особый язык для себя придумали?» - подивился Горгий.
- Дошло до меня, - сказал царь, перейдя на греческий, - что ты хочешь выменять свои товары на оружие из черной бронзы. Так ли это?
- Фокея в опасности, великий басилевс, - осторожно ответил Горгий. - Персы собираются пойти на нас войной, потому и велено мне привезти из Тартесса оружие. И если у нас будет оружие из черной бронзы…
- Ослепительный, - сказал верховный казначей Миликон, не дав Горгию договорить, - грек не знает наших законов…
- Сапроний, прочти купцу закон, - велел царь. - В греческом переводе.
Поэт встал, нараспев произнес:
- Теперь, фокеец, ты знаешь. Закон на то и составлен, чтоб его знали, - сказал Аргантоний.
Придворные восхищенно зашептались. Царь откинулся на подушки, потирая живот обеими руками, лицо его исказила гримаса: видно, начиналось жжение. Павлидий подал ему чашу с водой, но Аргантоний оттолкнул ее и поднялся.
- Миликон, - сказал он, - поможешь греку в торговле.
Он удалился, сопровождаемый кошками. Павлидий вышел вслед за ним.
В галерее Венценосной Цапли царь оглянулся, недовольно буркнул:
- Ну, что еще? Покоя от вас нет.
- Грек лжет, Ослепительный, - доложил Павлидий. - Он сказал моим людям, что, опасаясь карфагенян, прошел Столбы безлунной ночью. А как известно, этими ночами стояла полная луна…
- Утомляешь ты меня, Павлидий. Если грек - карфагенский лазутчик, то займись, им. А мне не докучай. Эй, усыпального чтеца ко мне!
После ухода царя придворные почувствовали себя свободнее. Сапроний быстро доел баранину, выпил вина и, не отирая жирных губ, придвинул к себе тыкву в меду. Миликон, перебирая холеными пальцами бородку, шептал что-то на ухо ученому Кострулию, а тот хихикал, поводя вокруг острыми глазками.
Горгий сидел, не притрагиваясь к еде, и не знал, что делать. Уйти без разрешения было неприлично, оставаться - вроде бы ни к чему.
Наконец черные глаза Миликона остановились на нем.
- Не хочется в такую жару заниматься делами, - лениво сказал верховный казначей, - но что поделаешь, грек: царь повелел заняться тобой.
Горгий учтиво наклонил голову.
Сапроний оторвался от еды, засопел, остановил на Горгий тяжелый взгляд.
- Послушай, грек, - сказал он, - много ли в Фокее поэтов?
- Есть у нас певцы-аэды, - ответил Горгий. - А много ли их, не знаю, господин, не считал.
- Многочисленность поэтов идет во вред власти, - высказался Сапроний. И без обиняков добавил: - У меня кончился запас египетских благовоний. Умащиваться нечем.
- Чтобы тебя умастить, - насмешливо заметил Миликон, - надо извести столько жиру, сколько иному хватит на год.
Кострулий захихикал.
- Если бы это сказал не ты, светозарный Миликон… - недобрым тоном начал Сапроний.
- То ты бы немедля написал стихотворный донос, - закончил, смеясь, Миликон. - Знаю я тебя. - Он поднялся, стряхнул с одежды обглодки. - Идем, грек.
- Господин, - обратился Горгий к Сапронию, - у меня есть немного египетского жира. Если позволишь, я…