Далеко на севере, за мостами, клубился в красном отсвете дым - что-то там горело. Видно, гадирцы перешли-таки Бетис, под самым Тартессом разбили боевой лагерь. А на юге, если присмотреться, можно было различить в море тусклые огоньки - то, верно, горели факелы и плошки с маслом на карфагенских кораблях, осадивших Тартесс.
Город спал. Ворочались на мягких ложах блистательные. Храпели в своих кварталах купцы и моряки, рыбаки и ремесленники. Чмокал во сне Полморды, честный гончар, твердо вознамерившийся пережить любые события в Тартессе.
Спал великий город. Он разгромил восставших рабов, он двинет поутру свежие силы на гадирские отряды, он попытается отбросить за Геракловы Столбы карфагенский флот - и опять без помехи поплывут его корабли тайным путем на Оловянные острова, на очень далекие Касситериды…
А он, Горгий, не спит, и душу его гложет тревога. Полжизни прошло, а он так и не знает ни семьи, ни собственного дома. В его возрасте люди имеют сыновей - крепконогих юношей, допущенных к кулачному бою и метанию дротика; имеют дочерей, умеющих играть на кифаре и приготовлять пищу в помощь матери. А его, Горгия, мотает судьба по ойкумене из конца в конец. Что нужно ему на чужбине, в очень далеком Тартессе? Всюду видит он вражду и кровь, ненависть и обман… Да что же это вы, милосердные боги, никакой жалости нет у вас к сыну человеческому?…
Он ощутил тепло прикосновения, легкая рука легла на его плечо. Астурда! Он притянул ее к себе, крепко обнял, зажмурил глаза. Одна только ты и осталась у меня, чужеземка…
Половину башенной площадки занимало какое-то сооружение. Диомед ходил вокруг него, трогал холодный металл, цокал языком - у Горгия перенял смешную привычку. Низко над головой шли тучи, и казалось, что не тучи, а башня плывет по океану ночи, не имеющему берегов.
Хорошо, что Горгий перед уходом велел Диомеду припасти побольше гранатов. Теперь пригодились. Диомед развязал мешок, каждому дал по гранату. Мяли дивные плоды пальцами, высасывали терпкий кисло-сладкий сок, утоляющий и жажду и голод.
- Зачем ты привел нас сюда? - спросил Горгий.
Эхиар ответил не сразу. Он отбросил выжатый гранат, прислонился спиной к стене.
- Вы мне больше не нужны, - тихо сказал он наконец. - Сейчас уже поздно, море скоро начнет прибывать… А завтра в час отлива вы уйдете. Сделай как хотел. Нарежь камыш. Переплывете Бетис.
Старик говорил с трудом, язвы на теле причиняли ему боль.
- А ты? - спросил Горгий.
- Я останусь здесь. Хоть я и не закончил свое дело… Нетон сжалился над последним царем Тартесса… позволил перед смертью увидеть праздник…
- Ты проживешь еще долго, Эхиар. Ты пойдешь с нами.
- Нет. Спасибо, чужеземцы… за доброту ко мне.
- О каком деле ты говорил?
- Тебе не понять. - Эхиар помолчал, а потом забормотал: - Еще немного… еще немного - и было бы сверх меры… свершилась бы моя месть…
- Ну, не надо, дедушка, успокойся! - воскликнула Астурда. - Ой-ой! - она смутилась. - Я говорю «дедушка», а ведь он царь…
- Он не слышит тебя, - сказал Горгий. - Боги затмевают ему разум.
Площадка башни не лучшее место для сна, если воздух по-зимнему холоден и под утро моросит дождь.
Как только стало светать, Горгий поднялся, заходил по площадке, хлопая себя руками по груди. Голова была тяжелой от бессонья, зуб на зуб не попадал от холода. Астурда протянула ему гранат. Лицо у нее было бледное, глаза - огромные, тревожные.
Эхиар не спал. Сидя на корточках, вертел в руках длинную черную палку - откуда только он ее взял.
Медленно светлело небо на востоке. Над кварталами ремесленников поплыли дымы ранних очагов. Тусклой желтизной обозначились рукава Бетиса, обнимавшие остров. Горгий смотрел на гавань, пытался в слабом свете серенького утра различить среди десятков кораблей свой. Цел ли он?… Странно и страшно было представить себе чужую команду на его палубе… чужого человека в дощатой каютке…
Он обернулся, хотел позвать Диомеда - у матроса глаз зоркий, быстрее высмотрит. Диомед лежал, накрывшись с головой, возле непонятной махины, занимавшей полплощадки. Его била дрожь. Горгий тронул матроса за плечо.
- Попей сок граната, легче станет. Слышишь, Диомед?
Рыжая голова матроса высунулась из складок гиматия. На торчащих скулах красные пятна, в глазах (тех самых, которые Горгий привык видеть прежде озорными и нагловатыми) - пугающая тоска.
- Помираю, хозяин…
- Не дури! - прикрикнул Горгий, а у самого сердце захолонуло.