Хирургическая техника позволяла делать сложные операции, но применять ее возможно было не для спасения живых, а для упражнений на трупах. Теоретические знания далеко обогнали практические возможности.
Так обстояло дело в хирургии, когда Пирогов, после отставки профессора Буша, был приглашен на его место в Медико-хирургическую академию. Так оно обстояло во все пятнадцать лет профессорства Пирогова. Не совсем, правда, так — на шестом году работы его в академии были открыты необыкновенные обезболивающие свойства паров эфира, и Пирогов незамедлительно применил новое открытие в своей практике. Но в смысле послеоперационных осложнений все оставалось по-прежнему. Создай Листер свое учение об антисептике на четверть века раньше, насколько богаче, плодотворней и глубже был бы вклад Пирогова в хирургию!
Пожелание, разумеется, фантастическое, потому что в науке ничто не рождается из ничего: идея антисептики не могла возникнуть, пока не появилось учение Луи Пастера о роли микробов в процессах гниения, а оно, в свою очередь, не могло появиться, пока Пастер от кристаллографии не перешел к биологии. Так что всему свое время. Я только хочу сказать, что заложенный в Пирогове огромный талант не мог беспрепятственно развиться при тогдашнем состоянии наук; что по гениальности своей он мог дать еще больше хирургии, еще дальше двинуть ее вперед.
Но он и так сделал многое.
Он создал для хирургии ее собственную специальную анатомию— анатомию топографическую. Он создал оперативную и военно-полевую хирургию. Повернул развитие хирургической науки на новый путь — путь анатомофизиологический.
Пирогов согласился стать профессором Медико-хирургической академии при одном непременном условии: академия учредит новую кафедру госпитальной хирургии и при ней — клинику. Он вполне резонно обосновывал свое условие: существующие клиники, и в академии, и в других медицинских учебных заведениях, обязаны давать молодым врачам только основные понятия о распознавании, ходе и лечении болезней. Практических же знаний врачи не получают. Поэтому, становясь самостоятельными сразу же после получения диплома, они не могут принести ожидаемой от них пользы и первое время оказываются в затруднительном положении. Между тем именно высшая медицинская школа должна давать им не только теоретическое, но и практическое образование, приучить к самостоятельности еще во время учения. Для этой цели и нужно сверх обыкновенных клиник создать еще и клиники госпитальной терапии и хирургии, приданные соответствующим кафедрам.
Предложение Пирогова приняли. Только тогда он согласился стать профессором госпитальной хирургии и прикладной анатомии и главным врачом хирургического отделения 2-го военно-сухопутного госпиталя, находящегося неподалеку от академии. Тысяча коек и полная независимость от госпитального начальства вполне устраивали Пирогова.
Независимость на поверку оказалась чисто номинальной. Что касается тысячи коек в палатах — гнев и ужас охватили Пирогова, когда он обошел хирургическое отделение. Палаты, на 60—100 мест каждая, не имели вентиляции, и оттого в коридорах стояла неимоверная вонь. Тут же, в палатах, на глазах у больных, производились операции — специальной комнаты для операций не было. В гангренозном отделении у молодых, косая сажень в плечах, гвардейцев до самых кишок прогнили от гангрены животы. Полным-полно было больных рожистым воспалением и острым гнойным отеком, а тряпки для припарок и компрессов фельдшера использовали по многу раз, даже не стирая их. Кормили несчастных пациентов бог знает какими помоями; лечили тоже неведомо чем — лекарства из госпитальной аптеки были похожи на что угодно, только не на лекарства: вместо хинина давалась бычья желчь, вместо рыбьего жира — какое-то неведомое масло.
«Я нисколько не приукрасил эту страшную картину», — так пишет сам Пирогов в своих воспоминаниях.
Разумеется, он ринулся в бой с расхитителями и ворами, начиная от аптекаря и кончая госпитальным начальством. Он обнаружил, что мясо, предназначенное для больных, подрядчик развозит по домам чиновникам госпитальной конторы; что аптекарь продает на сторону лекарственные травы, настои, уксус; что раненым и больным достается ничтожная толика положенных им продуктов и многие потому болеют цингой. Он обнаружил массу безобразий и незамедлительно начал наводить порядок. Это было как раз по его характеру — настойчивому, честному, целеустремленному. О последствиях для себя он не думал; он никого не боялся, ни перед кем не заискивал — он всегда и во всем шел напролом, если того требовало дело.
Больные были заброшены, многие нуждались в безотлагательных операциях; это были застарелые, запущенные случаи; это были больные, залежавшиеся без лечения и ухода, некоторые из них заражены гноекровием. И тут Пирогов совершил, по собственному признанию, промах: он приступил к энергичным хирургическим вмешательствам, не проанализировав их с научных позиций, не учитывая ни общего состояния больных, ни обстановки в госпитале. Результат был таким, каким должен был быть: многие из оперированных погибли.
Вероятно, они погибли бы несколько позже и без вмешательства хирурга, но тогда никто не мог бы обвинить в этом строптивого профессора…
Позже ему это припомнили. Позже, когда он успел нажить себе массу врагов, его безжалостно травили, на него клеветали, о нем говорили невесть что…
Не хочется подробнее рассказывать здесь об этом, как не хочется касаться причин, по которым профессор Пирогов ушел из Медико-хирургической академии и из самой хирургии в расцвете своей славы, полный нерастраченных сил, в разгар своей научной деятельности.
Я буду говорить только о самой этой деятельности.
Пирогов — первоклассный анатом добивался для хирургии точных данных о топографии человеческого тела. И в Дерпте, и в Германии, и в Париже, и в Петербурге он убедился, какое колоссальное значение для расцвета хирургии имеет знание анатомии. Но он убедился и в другом: хирургия нуждается в своей собственной, хирургической анатомии; в такой анатомии, где описывались бы не отдельные системы — системы хирург не оперирует, он имеет дело с органами и частями тела, — а взаимное пространственное расположение органов и их отношение к кровеносным сосудам и нервам. Хирургу нужно знать не только форму и строение органов, но даже послойное строение частей тела.
Вот это и будет топографическая анатомия; Пирогов назвал ее хирургической.
Это было его детище, скрупулезно и неутомимо им вынашиваемое. Путь, которым он шел, закладывая основы новой отрасли анатомии и хирургии, был нехоженым путем. Совершенно новым, как все, что делал Пирогов, им самим придуманным и осуществленным.
С промежутком в несколько лет вышло в свет два труда Пирогова, и не было в мировой литературе равных им. Один назывался «Полный курс прикладной анатомии человеческого тела с рисунками (анатомия описательно-физиологическая и хирургическая)»; второй — «Иллюстрированная топографическая анатомия распилов, проведенных в трех направлениях через замороженное человеческое тело» с приложением 260-ти таблиц.
«Ледяная» анатомия… «Скульптурная» анатомия… Плоды адского и рискованного труда — Пирогов был человеком слабого здоровья, а работать ему приходилось в сырости и холоде. Потому что трупы, которые он на сей раз препарировал, были замороженными, твердыми, как дерево, как камень, и нельзя было допустить, чтобы они подтаивали. Он создавал ледяные скульптуры из отдельных органов, целиком высеченных из замороженного тела; рельефность форм сохранялась полностью. По-новому можно было увидеть положение и связь органов, познать новые закономерности.