- Если хочешь жить, снимай - без звука, - сказал я.
Сам выхватил у неё телефон, запустил видеосъёмку, отключил запись звука и передал телефон ей.
- Снимай.
Выпрямившись в направлении загипнотизированной толпы, отмечая боковым зрением, что женщина стала исполнять, что её приказали, посмотрев на валяющегося у ног охранника, сказав ему, что так даже лучше, чем я мог придумать, приказал всем загипнотизированным раздеться до гола, и, дождавшись, когда они это сделали, стал внушать:
- Вы фрукты, овощи… Вы пирожные, булочки и эклеры… Вы шоколадки, конфетки и леденцы… А это ваш любимый торт (я указал на лежащего на полу охранника). Все вы без концентратов и пищевых добавок… Натуральные… Вкусные… Самые вкусные… Вы можете попробовать на вкус всё, что видите… Лижите леденцы, почувствуйте, какие они сладкие и вкусные, почувствуйте, какие вы голодные, как сильно вам хочется съесть всё, что вы видите вокруг… Ммм… Это будет ваш самый восхитительный перекус…
Сначала все с вожделением стали поглядывать друг на друга. Потом один лизнул другого, третий четвёртого. У всех на лицах были улыбки, все были счастливы, стали слышаться довольные мычания.
Я посмотрел на учительницу по конструированию. Она сидела, скрючившись на полу, уткнувшись в колени лицом, вытянув вверх руку с телефоном. Её трясло, и при каждом звуке, исходившем из толпы, она вздрагивала. Послышался хруст костей – стали откусываться пальцы. Я продолжил:
- Вы изливаетесь соками, потому что вы самые сочные фрукты и овощи… Но попробуйте десерт - этот самый вкусный торт, - я снова указал на парализованного охранника.
Когда к тому потянулось несколько человек, по подбородку которых текла кровь, его глаза почернели от ужаса.
Училка стала завывать и раскачиваться телом, и я определил по ней, что сейчас у неё начнётся истерика, и она переполошит всех детей в бараках своими воплями. Я наклонился к ней, выхватил из руки телефон и сказал:
- А ты будешь бананом… - чёрным бананом… - чёрным бананом… - на шестом произношении разум покинул её глаза, - сними с себя всю одежду, - она подчинилась.
- Смотрите, - обратился я к «пирующим», - а вот – банан, только что с дерева, попробуйте, какой он вкусный. Вкусный?
Уже попробовавшие, хрустя пальцевыми хрящами училки, закивали и замычали от удовольствия.
Я скинул уже сделанную запись с видеотелефона в файлообменник нашего сервера, заново запустил видеосъёмку, и приспособил телефон на стул к стене, чтобы съёмка продолжалась, и телефон не залился кровью, растекающейся по бараку, и запер решётку. Бросил последний взгляд на то, как все набросились на учительницу по конструированию и стали откусывать от неё куски, и крикнул:
- Всё доесть!
И отошёл от этого проклятого барака на несколько метров. Хотел пройтись по другим, и успокоить детей, что сейчас за ними приедут, что все они скоро увидят своих родителей, но не решился. И тяжело, да и не воспримут они сейчас ничего нормально.
Я соединил пальцы и послал своим сообщение, чтобы запись с телефона не уничтожали, может у меня потом появится желание досмотреть всё до конца. Ко мне прорвался Седой:
- Сержант, ты что, с ума сошёл?
- Да я сам не ожидал от себя такого. Но ты же видишь, что они тут натворили! Так что, если ты собрался меня отчитывать, мимо.
- Да не собираюсь я этого делать. Это твой выбор. Но ты мог подставить часть операции, и только что уничтожил доказательства.
- Сколько ещё таких диспансеров в штатах?
- Слава богу, такой крупный – один.
- А Статист думал, что я еду в самый маленький. Я побываю во всех, и обещаю, что больше такого не повториться.
- Нужно будет установить все горизонтальные и вертикальные связи диспансеров.
- Нормально задание, сделаем.
- Автобусы уже подъехали.
- Я их вижу. Видео с телефона на наш файлообменник, пожалуйста. Больно хочется потом глянуть.
Я уже выходил из диспансера.
- Ключ от решётки с персоналом, - поднял я руку с ключом перед подходящим руководителем эвакуирующей группы.
Тот протянул к нему руку, я отвёл ключ в сторону.
- Не раньше, - говорю, - чем вы пообещаете, что прежде, чем откроете эту решётку, последний ребёнок покинет бараки.
- Обещаю.
Я отдал ключ руководителю группы и пошёл к машине с Манаем.
- Ну что, чмо, домой?
Манай промолчал. Такая информация опускается на подсознание без отзвука.
Дома ещё никого не было. Я уложил Маная на диван в гостинной, сделав предварительно установку, что он успешно посетил диспансер, а теперь смертельно устал и решил поспать до приезда остальных, а сам уселся на ступеньку полюбившейся нам с Сержантом лестницы (отсюда можно было наблюдать почти за всем, что твориться в доме).
Удивительно, насколько спокойным я был. Скорей всего, таким спокойным состоянием после увиденного и проделанного я был обязан своим внутренним искусственным регуляторам. Всё это чертовски путало мышление. Тридцать три года я знал, что никогда не смогу спокойно относиться к таким картинам (если б, конечно, воображения хватило такое представить). Но я был неестественно спокоен, и это заставляло задуматься. Как в кошки-мышки я играл со своей естественной реакцией на такие события, пытаясь нащупать её где-нибудь у себя внутри, то и дело силился отыскать тот сгусток мыслей, который должен был образоваться у меня, увидь я такое; но тишина и отсутствие даже намёка на искомое, а также спокойная реакция на то, что я спокойно отношусь к тому, что увидел, и, что что-то у меня внутри регулирует за меня моё состояние - всё это просто обескураживало. Интересно, а потом, когда из меня вытащат эти живчики, я смогу любить, радоваться жизни? Что это, как не те же эмоции, которые возникают на те или иные события и людей вокруг меня, только со знаком плюс? Ведь для системы не важно, отчего у меня меняется химический состав крови, она просто его нормализует, и всё.
Недолго пришлось ждать, когда семейство вернулось из зоопарка.
- Ну, как зверьки? – я первым задал вопрос своему напарнику.
- Зверьки-то нормально. Но общение в семье, я тебе скажу-у… Мы там ходили с поведением первого уровня, то есть нельзя было смотреть в глаза посторонним. Мало, что интересного, а что у тебя?
- Хм, - я усмехнулся, - нечто, вот что! Это не диспансер никакой, а даже не то, что мы думали и знали об этих учреждениях. Это, что-то вроде базы, куда свозят детей, которые считаются отработанным материалом, или таким, из которого не получится изделия, и там они тихонько сами собой умирают количеством по двести в помещениях, приспособленных максимум для сорока. Двадцать девять человек персонала, которые не только приглядывает за тем, как дети почти не едят, не пьют и живут запертые в бараках, которые не только участвуют в качестве декораций в виде учителей и психологов, но ещё и используют этих детей, где хотят и как хотят, причём некоторые умудряются иметь до десяти таких у себя дома. Мне врубили защиту – я ничего не чувствовал. Но думаю, в нормальном состоянии слетел бы с катушек и разнёс бы всё это чёртово сооружение нахрен.
- Сколько было там детей?
- Живых или мёртвых?
- О, господи!
- Вот, и я о том. Мне сообщили, что там сто пятьдесят детей. Автобус приготовили. А там, в подвале пятнадцать бараков по двести детей в каждом, да таких исстрадавшихся, каких представить было невозможно.
- Всех вывезли?
- Да, иначе б нам сообщили.
- Ты в курсе, что из ста наших осталось семьдесят восемь?
- Нет, я пока ни на что не отвечаю – меня отчитать, скорей всего, хотят.
- Начудил?
- Если честно, не то слово. Сам ничего от себя такого не ожидал. Потом посмотришь видео. Я заставил одну сотрудницу всё снимать на телефон. А что с двадцатью двумя?
- Неизвестно, где они.
- Это провал. В моём случае ошиблись с количеством детей. Не представляю, что с нашими произошло. Мне кажется, что скоро нас попросят вернуться.
Я решил, что неплохо было бы пообщаться сейчас с Седым, ответил на «трезвонящую» внутри меня систему и приветствие Седого.
- Я только что узнал, - говорю, - ещё одну неприятную новость.