Море по-прежнему забито льдами. Идем по косе. Тяжело, За три часа, как покинули ярангу старика, форсировали одиннадцать ручьев. Хочется пить, но воду пить нельзя. Ребята знают об этом и крепятся. Зато на привалах выпиваем по ведру чаю. Официальный отдых — десять минут после часа ходьбы — позорно удлиняется до двадцати, а то и больше. Кормежка нормальная, по паре уток в день выходит. Ребятишки порядком устали. Только и разговоров о том, у кого что болит и чем не может пошевелить. Я тоже ничем пошевелить не могу…»
Утром никто не желает выглядывать из палатки первым. Потому что все видно и так — тундра и побережье покрыты снегом. Решили спать дальше…
По крыше палатки стучит дождь. Он уничтожит утренний снег. Дует сильный ветер. Бревно за ночь почти все сгорело, но угли сохранились, костер разжигается быстро.
Карабин, который мы зарядили на случай, если умке вздумается поинтересоваться содержимым палатки, не понадобился.
Дождь, туман, сильный норд. Идти нельзя, потому что вымокнешь через полчаса, а сушиться негде. Решаем переждать, пока не стихнет. На берегу не видно ничего живого. НЗ нельзя трогать — мало ли впереди будет таких же дней. Раз нет дичи, перейдем на строгий режим. Завтрак (он же обед): по одному сухарю, по три куска сахару, по две кружки чаю и немного масла. Ужин: по сухарю, по кружке чаю, по пять долек шоколаду, по одной конфете «Дюшес».
Мы делаем зарядку, массаж. Мышцы по-прежнему болят. Пока что главная ценность похода в том, что мы вышли из прокуренных кабинетов. Чувствуется резкое обновление организма.
Сидим в палатке при свече. Играем в карты. Иногда раздается безответственный голос К.:
— Я бы сейчас и молочную кашку съел.
Я пытаюсь доказать Виталию бесполезность сахара, даже его вред и совсем уж нелогично прошу выдавать его поболее. Но он неумолим. Он ответственный за продукты, а каптенармусу положено быть скаредным.
Мы всего в семидесяти километрах от исходной точки, а нам уже не везет. Ну что ж, это неплохо. Говорят, есть примета — если плохой старт, будет хорошим финиш. В любом случае главное — не терять оптимизма и смотреть, чтобы друг не слишком нагло передергивал в карты. Хотя соль любой игры — нарушение правил. Но завтра мы все-таки дойдем до Куэквуня.
В походе теряются только нужные вещи, потому что ненужных у тебя нет. Потерял перчатку К. Запасной нет. Сжег на костре хорошую портянку. Пришлось разорвать одну рубаху. Выходит, портянку нашел, но потерял рубаху. Система «тришкин кафтан», оказывается, очень живуча. Но зато щедрая волна выбрасывает на берег много нужных в нашем походном хозяйстве вещей.
Нашли металлическую флягу из-под бензина для мужских зажигалок. Нашли полиэтиленовый шприц. Нашли металлическую коробку оригинальной конструкции. Пену выбросили, коробку приспособили под порох. Еще одна коробка, наполненная пеной, но уже другой конструкции. На сей раз коробку выбросили, а пену использовали. Кусок свечи — пригодится. Полиэтиленовый кусок метр на полтора неизвестного происхождения. Это пригодится очень.
…В бинокль видим две избушки. Идем хорошо. Через несколько часов нас встречает свора собак. Избушки стоят на берегу Куэквуня. Сверяемся с картой. Отлично, значит, в среднем мы делаем по тридцать километров в день, как и было запланировано. Вернее, не в день, а за ночь. Мы идем ночью, потому что ночью холоднее. Днем, когда солнце, в палатке очень тепло, и спится хорошо. А ходить лучше в холод.
Видимость одинаковая и днем и ночью — круглосуточный полярный день.
…Хозяин избушки чукча Таеургин. Ему пятьдесят два года. Когда-то в этих местах был колхоз имени Куйбышева. С сорок третьего года по сорок седьмой Таеургин был его председателем. Усадьба была на Пильхинской косе. Сейчас от всего колхоза здесь только его Первый Председатель. Таеургин отсюда не уходит, это его родные места. Он не может покинуть эти края. Колхоз оставил ему два домика, иногда трактор завозит запасы угля на зимовку, продукты, и снова Таеургин наедине с океаном, с воспоминаниями.
Мы говорим Таеургину, что держим путь к Пильгину.
— О! — говорит он. — Хорошо…
Он не понимает, что у нас нет ассоциаций с Пильгином. Это у него там все связано с его жизнью, а мы-то там еще не были.
Но Гольцев тоже говорит: