— Надо воспитать в Лохмаче дух коллективизма, — жалуюсь я Николаю. — Надо, чтобы он меньше выслуживался.
Николай вспоминает жизнь собаки.
— И вовсе он не выслуживается… преданный он, благодарный. В тайге с ним весело, спокойно. Вот уж верно, друг человека.
— Эй, друг! — зову пса. — Идем-ка на реку!
Мы спускаемся по тропинке к воде. Сегодня мне надо отловить побольше мальков, вчера их у берега были тучи.
Рыбья молодь вертится в тени у лодки. Час назад ребята чистили тут чиров и щук. Мальки растаскивают сгустки крови, внутренности, жир.
Набираю ведро воды, выношу на берег. Потом сачком вылавливаю рыбешек.
Лохмач тоже залез в воду.
Он смотрит на снующих возле его ног мальков и недоумевает: что за странные существа кругом, совсем не пахнут? Он втягивает носом воздух — пахнет водой, рекой. Тогда он трогает мальков лапой — они разбегаются. От удивления его голова сваливается набок. Он так и стоит, будто прислушивается к чему-то. Но вот муть оседает, мальки снова собираются, Лохмач изучает их, внимательно рассматривает, приготавливается, и… хвать!
Челюсть впустую лязгает в воде, мальки разбегаются, Лохмач выходит на берег и долго чихает.
Я не могу видеть, как Лохмач чихает. У него это получается долго, и он мучается. Прошлым летом кто-то из экспедиционных ребят, раздосадованный неудачной охотой, пальнул в пса. Дробина пробила ему нос и нёбо. Эта сквозная дырка не заросла. И с тех пор во время еды, когда крошки пищи застревают там, он чихает.
Беспечный, доверчивый Лохмач резвится на косе. Он не помнит, как бежал человеку навстречу, душа нараспашку, компанейский пес! А в душу — из двух стволов!
Вот Глазик бы этого не простил. А что Лохмач? У него совсем нет памяти.
Не знаю, кто в его роду числился в аристократах, но голубая кровь в Пирате чувствовалась за версту. Ходил он по косе не спеша, степенно оглядывая округу.
Одет он в черную густую шубу с длинным мехом. Шерсть всегда блестит на солнце. Он весь черный, только грудь белая. Небольшой белый треугольник — манишка.
Все собаки жили в одинаковых условиях, но у Пирата почему-то был самый ухоженный вид.
С верховьев, где стоят наши контрольные сети, возвращается Егор. Лодка его полна рыбы. Собаки кидаются его встречать. Пират за ними тянется лениво.
По традиции тут же на берегу происходит раздача добычи. Собаки как по команде садятся полукругом, и Егор каждой кидает по рыбине. Каждая собака знает, какая рыба предназначена именно ей, и ловит свою на лету.
Пират не ловит на лету. Это не в его правилах.
Если его доля упадет рядом с ним, он не спеша и не боясь, что другая собака может отобрать еду, наклоняется, нюхает и только потом медленно начинает есть.
Все наши собаки ели любую рыбу. И кормили мы их в основном щукой и чукучаном. Пират ел только рыбу сиговых пород. Чир, пыжьян, пелядь — вот это из рациона Пирата. От ряпушки и муксуна он тоже не отказывался. Но чтобы он опустился до щуки — никогда!
Если в наши сети забредал окунь или налим, Пират долго думал, прежде чем закусить. И если был достаточно сыт, то отворачивался и уходил. Мы знали, что он обижается, если кидаешь ему что-либо с его точки зрения несъедобное. Именно кидаешь. Никто никогда не видел, чтобы Пират брал пищу из рук. Даже из рук своего хозяина Егора Пират никогда не брал пищу.
— Пиро! — протягиваю ему рыбу.
Он подходит и внимательно смотрит. Кладу ему рыбу на нос. Он не реагирует. Минута, две… Он отворачивается и уходит. Кидаю рыбу вслед. Он ее обнюхивает, берет и уносит в кусты. Почему он так себя ведет, ведь он голоден со вчерашнего дня? Однажды я пытался его погладить — он оскалил зубы, понурил голову и ушел.
— Не надо гладить! — сказал мне третьеклассник Костя. — Он и нас кусает… Он не любит…
Вот тебе на! Никогда собаки не кусают детей. Разве что в очень крайних случаях, когда они, собаки, больны или когда им, собакам, делаешь больно… И то сначала в качестве предупреждения просто огрызаются.
— Надо ломать Пирата…
Николай засмеялся:
— Дохлый номер… Вон он меня тяпнул. — И Николай показал заштопанный рукав куртки.
Я договорился, чтобы никто, кроме меня, не кормил Пирата.