Каляев проехал три станции на метро и, чтобы не идти по бульвару, который здесь тоже наверняка был засыпан мерзким всепроникающим пухом, воспользовался дворами между желтыми девятиэтажками, прозванными в народе сталинскими. В одном из таких домов, в частной квартире на шестом этаже, снятой Конотоповым на деньги Андропкина, и располагался «Эдем*. Все помещение издательства состояло из двух смежных комнат: в передней находился видавший виды письменный стол, всегда заваленный бумагами, которые только складывались на него и никогда не разбирались, из-под бумаг выглядывал запыленный край неработающего факса; в углу стояли три оставленных хозяевами квартиры здоровенных горшка с кактусами, не знавшими полива, но это, вероятно, шло им на пользу, поскольку кактусы цвели круглый год, то по очереди, а то и все разом, распространяя неприятный запах, привлекавший летом полчища мух; у окна с тюлевыми занавесками был еще один стол с компьютером, за которым обычно сидела Вероника Рудольфовна, тетка Конотопова, взятая им на работу наборщицей. С компьютером Вероника Рудольфовна так и не совладала и поэтому, чтобы не терять времени даром, вязала немыслимыми узорами разные полезные вещи себе, Конотопову и главному бухгалтеру «Эдема*, своей сестре Изольде Рудольфовне. Справедливости ради стоит сказать, что наборных работ в издательстве было немного: кроме любовных романов и трех детективов, купленных Конотоповым в виде оригинал-макетов, то есть набора не требующих, «Эдем* выпустил десятка полтора брошюр, которые набирались и верстались где-то на стороне. Возле стола Вероники Рудольфовны торчал треножник, близнец тех, что украшают ритуальные залы крематориев; как он попал в «Эдем», никто не помнил. На треножнике лежала доска, бывшая, судя по филенке, когда-то дверцей от буфета; на ней покоился электрический самовар, точь-в-точь такой же, как и в «Прозе».
Во второй комнате всю стену напротив двери занимал гигантский диван, весь в коричневых пятнах; сбоку дивана был втиснут торшер с розовым абажуром в цветочках. Перед балконной дверью, скрываемой тяжелыми портьерами цвета мокрого асфальта, располагался письменный стол с бронзовой чернильницей в виде избушки на курьей ножке; рядом с чернильницей стояла гипсовая фигурка мужика в лаптях с нацарапанным на спине именем «Женя» и телефонный аппарат, который пересекала глубокая трещина. В комнате также имелось два стула, пуфик с вызывающе торчащим из его недр куском поролона, холодильник и в углу тяжелый сейф ядовито-зеленого цвета, увенчанный угрожающе накренившейся стопкой папок. Справа от сейфа на полке хранились издания «Эдема»; книг серии «Любовный роман» было уже штук пятнадцать — вместе с Каляевым эту ниву возделывали еще по меньшей мере шесть авторов. Здесь обитал сам Конотопов, а также, когда наступал срок квартального отчета, возилась с бумагами Изольда Рудольфовна.
Кроме того, в этом же доме «Эдем» арендовал под склад подвал, где хранились книги. Правда, подвал почти всегда пустовал, ибо продукция «Эдема» — не то, что продукция «Прозы», — на складе не залеживалась. Подвалом заведовал подполковник запаса Рудольф Петрович Ковыряко, совпадение имени которого с отчествами конотоповских теток очень веселило Конотопова, звавшего Ковыряко дедушкой Рудиком.
Больше штатных сотрудников в «Эдеме» не было. Функции главного редактора Конотопов возложил на себя, а корректора — на Веронику Рудольфовну, назначив ей за это двадцатипроцентную надбавку к зарплате. По поводу «не», в экстазе сливающихся с глаголами, неуместных запятых, несогласования падежей и прочих орфографических пакостей Конотопов сильно не переживал. «Ведь не умер же никто, нет?» — сказал он Каляеву, когда тот в брошюре о кровососущих насекомых, выпущенной «Эдемом» вслед за «Страстью на склонах Фудзиямы», нашел четыре различных написания слова «дезинфекция» — «дизинфекция», «дезенфекция», «дизенфекция» и даже «дизинфектция».