Поплутав по прямоугольным дворам с мусорными баками и чахлыми палисадниками, Каляев отыскал нужный дом и, не дождавшись лифта, пешком пошел на шестой этаж. Он вполне созрел для того, чтобы обрушить на голову Конотопова, зажавшего его кровные и вообще обманувшего его в лучших ожиданиях, все накопившееся и от бегства Игоряинова, и от пуха, проникшего в носоглотку, и от этого блуждания по дворам в то время, когда следовало сидеть в домашней тиши и творить нетленку — ту самую, что по дурости он отложил в сторону ради написания кошмарных «Страстей» и «Пиршеств».
Добравшись до обитой дерматином двери, Каляев нажал кнопку звонка, под которым было написано фломастером «Звонить три раза». Никто не открыл. Каляев выругался и нажал звонок еще дважды. Из-за двери соседней квартиры раздавались глухие удары, но в «Эдеме» стояла первозданная тишина. Каляев потоптался на лестничной площадке, соображая, где искать Конотопова. Он весь кипел и был готов осуществить вариант номер два, а именно набить бывшему однокурснику морду.
Соображал он, однако, не зря, поскольку вспомнил о существовании Ковыряко и поспешил по лестнице в подвал. Рудольф Петрович пребывал на посту. Он сидел, раздетый до майки и трусов, перед натюрмортом из расстеленной на столе газеты, жестяной банки с селедкой и бутылок с пивом.
— Где? — Каляев ткнул пальцем в потолок подвала.
— Григорий Алексеич-то? — вопросом на вопрос ответил Ковыряко, чулком снимая кожу с крупной жирной рыбины.
— Да, Григорий Алексеевич! — произнес Каляев яростно.
— Не знаю, — равнодушно сказал Ковыряко. — Я за Григорием Алексеичем не слежу. Рудольфовны обе уехали огород копать, а Григорий Алексеич... Кто ж его знает, Григория Алексеича?..
Он взял селедку двумя руками и вгрызся в лоснящуюся спинку.
— А может быть, у вас ключ есть? Я автор, мне рукопись надо забрать, — непонятно зачем соврал Каляев, хотя смысла проникать в «Эдем» в отсутствие Конотопова не было никакого.
— Ключ? — опять с вопросительной интонацией произнес Ковыряко и положил на газету обглоданный рыбий скелет. — Ключ есть... То есть нет. Нет у меня ключа.
— Так есть или нет?— зачем-то стал настаивать на внятном ответе Каляев.
Рудольф Петрович выдержал паузу, в продолжение которой виртуозно лишил кожи еще одну селедку, и сказал:
— Пиво будешь?
Тут бы Каляеву дать волю своему раздражению — все складывалось сегодня не так, как надо, ну решительно все, — но он сумел удержать себя в руках.
— Буду! — ответил он, как отрезал, и взял бутылку. — Открываете чем?
— И сельдь бери, — обвел Ковыряко стол широким жестом, взял другую бутылку и ловко открыл ее зубами. — Открывалка у меня на ключах в качестве брелока, а ключи... Да, кстати! Ключи у меня утром Григорий Алексеич попросил. Свои, говорит, забыл дома. Выходит, он ушел и мне ничего не сказал. А там, на связке, и ключ от склада... Во, дела! — И видя, что Каляев по-прежнему вертит бутылку в руках, сказал: — Эх ты, салага! Давай сюда. Я когда-то ногтем открывал, а Васька Суров, мой однокашник по училищу, тот вообще — глазом.
— Это как? — спросил Каляев, передавая бутылку.
— Элементарно. Зажимал пробку бровью и щекой и бутылку рукой поворачивал.
Пробка в глазнице так и оставалась.
— А глаз?
— И глаз тоже оставался — не беспокойся, наше племя крепкое...
Ковыряко приладился зубами к пробке и через мгновение вернул Каляеву открытую бутылку, после чего снова сосредоточился на селедке. Каляев хлебнул теплого пива и, глядя, как Ковыряко, не отрывая селедку ото рта, продвигается от ее головы к хвосту, сказал:
— Может быть, Григорий Алексеевич не слышал моего звонка?
— Не исключено, — обгладывая рыбий хребет, согласился Ковыряко.
— Тогда, я, пожалуй, пойду, попробую еще позвонить.
— Це дило, — сказал Ковыряко, укладывая второй селедочный скелет рядом с первым. — Иди, а я дообедаю и подымусь. Или, может, селедочки со мной, а потом вместе, а?
— Нет уж, спасибо, — вздохнул Каляев. — Время нынче дорого.
— Время — деньги, — сказал Рудольф Петрович и потянул из банки очередную жертву.
А Каляев допил пиво, вновь поднялся на шестой этаж и принялся звонить. Он звонил и сериями по три раза, как требовала надпись возле звонка, и одиночными, и наконец вдавил палец в кнопку и не отпускал ее, пока звонок, взвизгнув, не оборвался сам собой. Установилась тишина, и лишь из-за соседней двери доносились звуки редких ударов, — вероятно, там шел ремонт.
— К черту! — сказал Каляев, отчаявшись выдавить из звонка хотя бы какой-то звук.