— Поняли?! Чеснок не доказательство! — повторил Портулак с таким видом, будто именно это он утверждает битый час. — Продолжаем эксперименты. Кто знает еще что-нибудь про вампиров?
— Они бессмертные, света боятся и в гробу спят, — пискнула Людочка.
— Зубами цыкают, — сказал Бунчуков.
— У Алексея Толстого, который Константинович, в рассказе «Упырь» цитрусовые любят, — добавила Зоя. — И летают они. А Дракула у Стокера дышит зловонно...
— Еще что? — спросил Портулак, но никто ему не ответил: на Дракуле познания присутствующих исчерпались. — Значит, так: в гробу я не сплю, можете маме позвонить и проверить, цитрусовые не ем, у меня от них крапивница, с детства пятнами покрываюсь, летать не умею, но, если хотите, могу попробовать. — Он полез на подоконник. — Какой здесь этаж?
— Четвертый, — сказала Муся.
— В самый раз! — Вадим ударил ребром ладони по строптивому шпингалету. — А что до дыхания, Зоя, то оно и точно зловонное — чесноком от меня несет за три версты!
Он открыл первую раму и взялся за вторую.
— Прекрати, Вадим, уже не смешно, — устало сказал Каляев. — Я все это затеял, и я же тебя прошу: прекрати! Вот, Борька, до чего наши шуточки нас довели! Какого черта вы с Вадимом за меня взялись? Я же своими глазами видел то, что осталось от Игоряинова. Зачем сюда было еще и других приплетать? Так мы до истины никогда не докопаемся.
— А истина іп ѵіпо, — заговорил Бунчуков. — Шуточек не было, честное тамплиерское. Я Вадима сутки не видел. Если же говорить о нечисти в литературе, то советую перечитать Николая Васильевича Гоголя. Дело не в том, зловонное дыхание у вампира или не зловонное, — дело в присутствии или отсутствии у вампира морали... А мораль — это соль земли, — неожиданно закончил он и, привалившись спиной к книжным полкам, сполз на пол. — Притомился я, голуби. Мало того, что последние сутки очень тяжелые выдались, так еще и вы тут с абсурд... абсурдистской пьесой...
Гнусно заскрежетало — это Портулак отодрал один шпингалет на внешней раме и взялся за другой.
— Вадим, ты ведешь себя невежливо, — сказал Бунчуков и прикрыл глаза. — Я развиваю мысль, а ты создаешь излишний шум и сбиваешь меня. И вообще, не пойму, что ты делаешь... Я посплю, ладно?..
— Я собираюсь полетать. Вдруг получится, — ответил Портулак и нанес по раме завершающий удар; что-то треснуло, и окно со стуком распахнулось.
Прямо в руки Бунчукову упала хлопушка. Лауреат литературной премии разлепил веки и прочитал надпись, сделанную ядовитыми желтыми буквами: «Беречь от огня и детей!»
— Еще суицида мне здесь не хватало, — сказала Муся, но не сдвинулась с места; в голове ее складывался сюжет — с вампирами и почему-то с лесбиянками, и она опасалась вспугнуть трепетную музу.
— Рожденный ползать — летать не может. Вадим, где твой питейный сосуд? — спросил Панургов. — Или ты полетаешь сначала?
— Неужели вы не видите, что он серьезно?! — взвизгнула Зоя.
В окно влетело облачко пуха. Каляев инстинктивно прикрыл нос платком с желтым вензелем.
— Да, я не шучу, — сказал Портулак и согнулся в три погибели, чтобы поместиться в проеме окна.
Слева от него был Виташа, справа — Каляев. Они переглянулись и стали приближаться к окну.
— Стой, стой! — закричал Ляпунов и резвее, чем позволяли нетвердые ноги, бросился к Портулаку, ухватил его под колени; оба рухнули на пол, смахнув заодно со стола стопочку бумаг с карточкой «Идеи и замыслы». — Я понял, я понял, что произошло! — кричал Марксэн, не выпуская Портулака.
— Я должен полетать! — упорствовал Портулак, цепляясь за подоконник.
— Допился, — сказал Панургов торжественно. — Но ничего, я позвоню, и его за два дня приведут в порядок.
Вадим освободился от объятий Марксэна, но на пути к окну встретил Виташу и Каляева. Соединив усилия, они оттащили его в глубь комнаты и затолкали в кресло.
— Маразм... — прошептал Любимов, не глядя, взял со столика налитую рюмку и выпил.
Каляев переступил через копошащегося на полу Ляпунова и закрыл окно.
— Я понял, я все понял, — повторил Марксэн, оставив попытки принять сидячее положение. — Все ясно на примере Ивана. Он до сих пор не знает, что с ним. И Вадим не знает. Если Люда говорит, что их обоих укусили, то выходит, что объективно, Вадим, ты и Ваня — вампиры, а субъективно — люди. Это объясняет, почему ты нас не покусал. Ты сам не знал, что ты вампир.
— Налейте мне, — попросил Портулак и нашел взглядом Каляева. — Да, Дрюша, ты прав, я вампир. (Людочка вскрикнула.) Правда, летаю я на троечку — не освоился еще. И гроба себе еще не завел. Почему чеснок и солнечный свет на меня не действуют, сказать не могу, но это, полагаю, погоды не сделает, коли я сам признался. Какие еще будут вопросы?