— Сюда, сюда! — замахал он руками Ковыряко. — Скорее сюда!
— Одну минуточку, — сказал Рудольф Петрович спокойно и обратился к скрытому стеной убийце. — Что вы сказали?
Каляев понял, что убийца подманивает Ковыряко, и закричал:
— У него топор! Осторожно!.. Бегите, Рудольф Петрович!
И скакнул наверх, схватил бывшего подполковника за руку и дернул изо всех сил. Оба потеряли равновесие. Каляев налетел спиной на стену, но в следующее мгновение стена отодвинулась, пол и потолок поменялись местами, и Каляев оказался при жатым к полу. В один его глаз упирался подбородок Ковыряко, а краем другого он видел убийцу с окровавленным топором. Каляев попытался освободиться, но зав-складом держал его железной хваткой.
— Спокойно, писатель, все хорошо, хорошо... — заговорил Ковыряко, дыша селедкой и пивом. — Вот беда какая, от жары это у тебя, что ли?
Но Каляев его не слушал, а следил за убийцей в фартуке, который стоял у дверей лифта и пока никакой агрессивности не проявлял.
— Там Конотопов... зарубленный, — шепнул он, надеясь, что убийца его не услышит. — Отпустите меня, Рудольф Петрович, отпустите, Бога ради, скорее...
— Погоди, охолонись сначала, — сказал Ковыряко, ослабляя хватку. — Все нормально вокруг, все хорошо. И Конотопов никакой не зарубленный, и нет здесь вовсе никакого Конотопова. Это ты топора испугался и фартука в крови. Так это баранья кровь, человек баранью тушу из деревни привез, разрубил и продает...
— Если много возьмете, отдам по сорок кило, — произнес убийца так, будто ничего необычного не происходило, а сам он стоял за прилавком в мясном ряду.
— Баранину человек рубил, понимаешь? — нарочито ласково, как обычно говорят с тупыми детьми, продолжал Ковыряко.
— Да, понимаю, — сказал Каляев, которому уже было все равно — баранину рубил человек или человечину рубил баран.
— Точно понимаешь или еще беспокоиться будешь? — спросил Ковыряко.
— Точно. Это я так неудачно пошутил, — сказал Каляев, отворачиваясь, поскольку от Рудольфа Петровича сильно пахло селедкой.
На самом деле Каляев понимал лишь то, что опять вляпался в идиотскую историю. Не иначе игривая дьявольская рука руководила нынче его судьбой.
— Тоже мне, шутник, — Ковыряко перестал прижимать его к полу, поднялся и принялся отряхиваться. — Почем, говоришь?— обратился он к убийце.
— По сорок, — ответил флегматичный убийца. — Но если полтуши возьмешь, а так — по пятьдесят.
— Может, возьмем на двоих? — предложил Ковыряко Каляеву.
— Наисвежайшая баранинка, — вставил убийца, он же продавец.
Каляев не ответил. Он уже стоял на ногах и разглядывал свои брюки.
— Давай, писатель, я тебе спину почищу, — сочувственно сказал Ковыряко. — Ты прости, но я даже не извиняюсь, хотя, конечно, запачкал тебя. У меня же рефлекс, я в спецназе оттрубил двенадцать лет... Да, а как ты дверь открыл?
Каляев усмехнулся.
— Не заперта была. А в ванне труп Конотопова лежит, — произнес он, как бы не придавая значения своим словам.
— Лежит, лежит... — с готовностью подхватил подполковник запаса. — Лежит и усами шевелит.
— Шевелит, шевелит, — в тон ему сказал Каляев. — Сходите в ванную и увидите, как шевелит.