— Все подъезды зассали, алкоголики! — кричала им вслед дворничиха.
Но мы нарушили хронологию событий и снова забежали вперед. А в тот момент, когда Бородавин исчез из комнаты Кирбятьевой, Верушин-Счастьин поднял глаза на оставшихся и сказал:
— Ну и ладно. Теперь о наших делах...
Пикнул пейджер, и оцепенение, охватившее «рогизобовцев» с появлением Верушина-Счастьина, пропало. Все заговорили разом, и то, что хотел сказать Верушин-Счастьин, — а может быть, даже и сказал, — потонуло в общем хоре. Но вот что странно: никто не искал объяснений происшедшему, словно ничего и не происходило сейчас в этой комнате, а просто собрались выпить и закусить старые друзья. Впрочем, если бы кто-нибудь мог поглядеть на экранчик, то он как раз и прочитал бы короткую и, откровенно говоря, загадочную фразу: «Ничего не происходило!!!» Три восклицательных знака ясности не прибавляли.
— Веру шин! Стас! Ты откуда взялся?— воскликнул Каляев, как будто только что узрел Верушина.
— А вот и не Верушин, — пробасил Верушин. — Или уже почти не Верушин. Счастьин, братцы, Счастьин моя фамилия.
Бунчуков расхохотался:
— А мы-то гадали: кто же это такой — «Мечом и поцелуем»?! А это ты, оказывается! И как там у тебя еще — «Шашкой и лобзанием»?
— И, кроме того, «Кинжалом и нежностью». А скоро в «Прозе» выйдет четвертый роман — «Кастетом и лаской», — попал ему в тон Верушин-Счастьин. — Трилогия моя, знаешь ли, логично перестроилась в тетралогию, а там и до пенталогии недалеко...
— Как же это, Стас, тебя угораздило? — сказал Каляев.
— Примерно так же, как и тебя.
— Но я же несерьезно, ради хохмы...
— Это результат у тебя получился несерьезный. «Эдем», поди, денежки не платит?.. А у меня — серьезный. И стал я Счастьиным.
— Хоть горшком становись, только в печку не лезь.
Верушин-Счастьин улыбнулся, но ничего не ответил.
— Дрюша, хрен-перец, существует закон сохранения удачи, — сказал Панургов, поднимаясь с пола. — Стасу повезло, следовательно, где-то кому-то должно было не повезти. Нечет выпал тебе, но это означает лишь то, что когда-нибудь рано или поздно тебе выпадет чет.
— В следующей жизни, — пробормотал Каляев.
— Если будешь себя правильно вести, то и в этой тоже. — Верушин-Счастьин встал и прошелся по комнате: три шага до кровати с ширмочкой, три обратно; за это время Панургов снова вальяжно расселся в кресле. — Я ведь не ради пустых разговоров пришел, — сказал Верушин-Счастьин, сделав вид, что не заметил перемещения Панургова. — Вспомните, друзья, как вы все здесь оказались. Ты, Дрюша, и ты, Вадим, прибыли сюда под флагом, на котором было начертано: «Надо что-то делать!». Тебя, Верхняя Вольта, под этот флаг призвали...
— И, кстати, ничего не объяснили до сих пор. — Буркинаев вышел из пратьяхары, но, боясь погрязнуть в хаосе реальности, тут же настроился на перемещение в дхарану — состояние концентрации и сосредоточения.
— Еще объяснят, — заверил его Верушин-Счастьин и продолжил: — Тебя, Эдик, доставили под конвоем, а ты, Бунчуков, явился сам. Словом, инициатива «что-то делать» исходила от Каляева и Портулака. Вопрос — почему? Потому, можно было бы ответить, что именно им довелось увидеть розовую пену там, где исчезли Игоряинов и, соответственно, Причаликов. Но есть вопрос посущественнее: почему именно Каляеву и Портулаку выпал жребий увидеть розовую пену? Что за совпадение такое: Каляев был в «Прозе» второй раз в жизни, а Портулак едва вспомнил, где живет Причаликов...
— Так сошлось, — сказал Портулак лишь для того, чтобы что-то сказать.
— А если кто-то устроил, чтобы так сошлось? Если вообще все, что происходит с нами, со всеми двенадцатью, — звенья единого плана? Очень, Вадик, заковыристого плана!
— У, куда ты загнул! Если в смысле философском...
— Стоп, машина! О предопределенности поговорим в другой раз, — предложил Бунчуков. — Давайте уж об Игоряинове.
— Мы до него еще дойдем, — сказал Верушин-Счастьин. — Но прежде мне необходимо вам кое-что пояснить. Я недаром заговорил о некоем едином плане. Такой план существует, и я имею тому неопровержимые доказательства.