— Нохѵ до уои до? — сказал человек и уставился на Людочку.
Людочка подумала: «Иностранец»— и стала искать в памяти соответствующую фразу на английском, ибо иностранцы в «Прозе» редкостью не были и Людочка, хотя и не знала ни одного иностранного языка, тем не менее могла отличить одно европейское наречие от другого и помнила несколько приветственных фраз на английском, немецком и французском. На этот раз, однако, нужная фраза, как назло, на ум не шла, и гость с любопытством следил за ее поиском, поскольку весь процесс отражался на Людочкином смазливом личике; когда же фраза была найдена и уже готовилась слететь с пухлых Людочкиных губ, он произнес:
— Не мучайтесь, прекрасная девушка. Я и сам языков не знаю... Этот ваш у себя? — И ткнул указательным пальцем в дверь кабинета Игоряинова.
— Вы Каляев? — спросила Людочка.
— Каляев, Каляев... — сердито ответил человек. — Откуда это вы знаете, что я
Каляев?
— Виктор Васильевич просил вас подождать. А пока могу предложить чай или кофе... Правда, у нас растворимый.
— Так что же мешает ему принять меня? Мы договаривались на десять часов, и я опоздал на минуту лишь потому, что этот ваш Виктор Васильевич закрыл лифт перед моим носом.
Посетитель явно бравировал своим пренебрежительным отношением к Игоряинову.
— Если вам назначено, вас примут, — сказала Людочка сухо; разговор отвлекал ее от книжки.
— Угу, — мрачно сказал Каляев и опустился на стоящий возле стены стул с поло манной спинкой. — Мне назначено, и меня примут. Надежда умирает последней. Лад но, давайте ваш кофе!
Людочка тяжко вздохнула. Ей очень хотелось сказать, что она секретарь — и не просто секретарь, а секретарь-референт, — а не подавальщица в столовой, но она сдержалась, нарочито медленно поднялась со своего места и подошла к маленькому столику у окна. Здесь стояли электрический самовар, заварной чайник, сахарница, банка бразильского кофе, а также поднос с разнокалиберными чашками и пластиковым стаканчиком из-под маргарина с торчащими из него ложками.
— Мне вон ту, большую, с синим рисунком, — не поднимаясь со стула, указал Каляев на приглянувшуюся ему чашку.
— Эта чашка Виктора Васильевича, — сказала Людочка. И в самом деле, именно из этой чашки Игоряинов любил, будучи в хорошем расположении духа, пить кофе, при сев на краешек Людочкиного стола.
— Скажите пожалуйста... — скорчил рожу Каляев, как будто отказывая Игоряинову в праве иметь в собственном издательстве собственную чашку. — Я и не претендую в таком случае. Выберите другую, на свой вкус, главное, чтобы побольше была. Обожаю пить из больших чашек. Насыпьте две ложки кофе без верха и четыре ложки сахара с верхом, а если у вас кусковой быстрорастворимый — то пять кусочков. Ложки у вас серебряные? Я чего спрашиваю — если серебряные, то они нагреваются и размешивать трудно. Вы ложку в чашку не опускайте, я сам опущу...
Тут уж Людочка не выдержала:
— Серебряные посетители крадут. Так что обходимся обыкновенными, общепитовски
ми, — сказала она ядовито и с треском поставила обратно на поднос чашку с синим рисунком, которую машинально взяла в руки. — Сами себе положите и пять ложек, и два кусочка, и черта с хвостиком.
— А общепитовские где берете — в общепите крадете? — неприятно хохотнул Каляев. — Хотя уже, по всем вероятиям, и нет общепита, приватизирован весь... Как, впрочем, и все издательское дело. Пища, так сказать, духовная не отстает от пищи, которую, так сказать, едят. Пища — она и есть пища...
Он прервал свою не вполне понятную тираду и с досадой посмотрел на часы. Людочка же приняла неприступный вид, вернулась за стол и вновь попыталась при ступить к чтению.
— Так, говорите, примет, если назначено? — потеряв интерес к кофе, миролюбиво сказал Каляев — не столько ища у Людочки подтверждения ее слов, сколько желая обратить на себя внимание. — А может быть, вы все-таки сообщите о моем появлении? Что, если он не видел меня, когда на кнопку лифта нажимал?
— Виктор Васильевич прекрасно знает, что вы должны прийти. У него важные переговоры по телефону, — сказала Людочка тоном, который свидетельствовал, что ее терпение истощилось, и нервно захлопнула книжку.
— О! Что это вы там читаете? — оживился Каляев.