Тотчас в коридоре раздались шаги, и в предбанник внесла себя дородная дама лет пятидесяти пяти в платье малинового цвета с оборками; в одной руке она держала бутерброд с маслом и колбасой, а в другой книжку из все той же серии «Любовный роман».
— Что стряслось, Люда? — спросила она и строго посмотрела на Каляева, пред полагая именно в нем источник повышенной опасности.
— Игоряинов! Заперся изнутри и не отвечает! — сказала Людочка и снова принялась стучать в дверь.
— Может быть, заснул? — предположила дама, держа книжку перед глазами Каляева. — Заложил вчера за воротник, а утром опохмелился, и развезло...
— Глубокая мысль, — сказал Каляев и, склонив голову набок, прочитал вслух на звание книжки: — «Поцелуй длиною в жизнь».
— Да не пьет он, Вера Павловна, совсем не пьет — все знают. Он даже на дне рождения Любимова один сок пил.
— Ну, тогда я и не знаю, что думать. Вы, молодой человек, чем сидеть тут без дела, сходили бы к коменданту здания. Пусть пришлет слесаря.
— А где его искать? — спросил Каляев, хотя и не собирался идти ни к какому коменданту. — И потом, мне кажется, еще рано паниковать. Вы уверены, — спросил он Людочку, — что Игоряинов прошел к себе?
— Да я его, как вас, видела!
— Витя! — крикнул Каляев и подергал ручку точь-в-точь, как это делала Людочка. — Витя, открой! Это я, Андрей!
Они прислушались втроем.
— Где искать коменданта, узнаете у вахтера на первом этаже, — сказала Вера Павловна и откусила от бутерброда. — И поторопитесь, вероятно, Виктору Васильевичу и вправду плохо.
Каляев поднялся, забыв про отломанную спинку, которая опять упала на пол, и пошел к лифту, со стыдом ощущая, что не столько переживает за Игоряинова, сколько злится, что неожиданное происшествие изменило ему все планы.
Уже два месяца, как его преследовали сплошные неудачи. Видимо, так сошлись звезды, но стоило Каляеву заявиться в любой из многочисленных новых журналов, где дожидались публикации его сочинения, и поинтересоваться своими перспективами, как выяснялось, что журнал на днях свалился в финансовый штопор и уже, скорее всего, из него не выйдет. А если и выйдет, то вряд ли с помощью произведений Каляева, потому что читателю нынче нужно иное. Так говорили Каляеву малознакомые издатели, но, что именно нужно читателю — не уточняли, поскольку сами представляли это «иное» очень смутно.
Знакомые же издатели — а таких было даже больше, чем незнакомых, — рассказывали, как растут цены на бумагу и полиграфические услуги, показывали графики, изображающие рост курса доллара, и простыни факсов, но в конечном итоге сводили все к тому же — что сочинение Каляева хотя и вполне на уровне, но это уровень вчерашнего дня, который, правда, выше потребы сегодняшнего, но — увы, ничего не попишешь — нынешним читательским вкусам не соответствует. Журнал же, говори ли Каляеву, должен, исходя из требований рынка, этим вкусам, как раз наоборот, соответствовать — на то он и журнал.
В довершение всего пришло письмо из Новосибирска от старинного товарища Саши Прохоренкова, с этого года редактора «Сибирского альманаха», содержащее одно приятное сообщение — что повесть Каляева идет в ближайшем номере, и одно не приятное — что гонорара ждать не стоит, ибо денег едва удалось наскрести на бумагу и печать. Честный Прохоренков писал, что Каляев может, конечно, забрать повесть и отдать куда-нибудь в издание побогаче, но выражал надежду, что Каляев этого по старой дружбе не сделает.
Жить тем не менее как-то было надо. Вчера с рекомендациями Борьки Бунчукова, нежданно-негаданно отхватившего литературную премию со сложным названием, которое Каляев никак не мог запомнить, он явился в редакцию «Новой литературной газеты» наниматься в журналисты. Но рекомендации особого впечатления не произвели — то ли Бунчуков врал о своем влиянии, то ли, что с ним часто бывало, что-то напутал, — и лишь когда Каляев ненароком упомянул о своем близком знакомстве с Игоряиновым, в «Новлитгазе» смилостивились и предложили (с обидным уточнением: на пробу) написать материал для рубрики «Писатель ушел в издатели» — об Игоряинове. Каляеву это было вдвойне досадно — с Игоряиновым они действительно когда-то были близки, но потом жизнь развела их, что не мешало бывшим друзьям ревниво следить за успехами друг друга; при этом у Каляева успехов было поменьше, интервью у него никто не брал, и вообще мало кто помнил его имя, хотя — вот парадокс! — три сочиненные им книжки слыли чуть ли не образцом коммерческого успеха.