Однако делать было нечего, и Каляев прямо из редакции «Новлитгазы» позвонил Игоряинову, и тот, что с ним случалось не так часто во второй половине дня, оказался на месте и, что уж совсем невероятно, сам снял трубку.
— «Новая литературная газета», говоришь? — без особых эмоций переспросил Игоряинов, выслушав пространный монолог Каляева, из которого следовало, что Каляев может оказать дружескую услугу, а именно — прославить его в кругах писательских и издательских.
— И не только по названию! Совершенно новые литературные силы. Бунчуков у них там свой человек... Говорит, что ему предлагали возглавить отдел прозы, но он отказался...
— А-а, Бунчуков... —усмехнулся Игоряинов. — Да, знаешь, мне все равно: что новые силы, что старые — без разницы! Но ты заходи, ведь, почитай, года полтора не виделись.
— Когда? — с придыханием спросил Каляев, чувствуя, что материал для «Новлитгазы» грозит накрыться: он слишком хорошо знал Игоряинова, чтобы не понимать: приглашение заходить — не более, чем фигура речи.
Но Игоряинов сказал:
— Да хоть завтра заходи, лучше с утра. Утром у нас затишье.
— Заметано, — сказал Каляев и положил трубку, опасаясь, что Игоряинов переду мает.
После уже, капельку подумавши, он наметил своему визиту в «Прозу» еще одну цель — убедить Игоряинова взять его к себе на работу. Правда, существовал еще и Олег Мартынович Любимов, тоже старый знакомец и, увы, неприятель Каляева, но Любимова он пока сознательно не брал в расчет, руководствуясь, между прочим, любимой поговоркой Олега Мартыновича, что проблемы следует решать по мере их поступления.
Вокруг всего этого и вертелись мысли Каляева, когда он ехал в лифте, а потом искал, по указанию вахтера, в лабиринтах здания коменданта. Каморку коменданта, а точнее комендантши, ибо это оказалась молодая женщина в мини-юбке и полупрозрачной блузке, он в конце концов нашел, но тут выяснилось, что слесарь уже неделю в запое и когда выйдет из него — неизвестно.
— Что же делать? — растерянно сказал Каляев.
— Не запираться, если знаешь, что тебя кондрашка может хватить. Что, вовсе никаких признаков жизни не подает?
Каляев развел руками.
— Ладно, что-нибудь соображу, — пообещала комендантша.
— И на том спасибо! — Каляев направился к лифту.
На седьмом этаже в коридоре, куда выходили комнаты, арендуемые «Прозой», тол пилось уже человек десять. Несколько голосов доносилось из предбанника перед кабинетом Игоряинова, и среди них выделялся раздраженный баритон Любимова:
— Скажите, Люда, — говорил Любимов, бодая воздух головой, украшенной бородкой в пепельно-серых завитках. — Вы точно никуда не отлучались после того, как Виктор Васильевич вошел в кабинет?
— Ну сколько же можно! — не менее раздраженно отвечала Людочка; в другой момент она бы уже пустила слезу, чтобы отделаться от назойливого директора, но происшествие с Игоряиновым выбило ее из привычной колеи. — Конечно же, никуда! Я разбирала почту, когда Виктор Васильевич прошел к себе, и продолжала ее разбирать, пока не вошла Вера Павловна...
— Когда я вошла, — уточнила Вера Павловна, — вы не разбирали почту, а стояли возле стула, на котором сидел молодой человек... Кстати, где он?
— Молодой человек? Как интересно! — саркастически сказал Любимов. — Неудивительно, что вы не заметили, как ушел Игоряинов.
От такой несправедливости из глаз Людочки брызнули неподдельные слезы.
— Так он же Игоряинова ждал! — выкрикнула она. — Виктор Васильевич, прежде... прежде чем закрыться, сказал, что к нему должен прийти... как его... Каляев!.. И пусть подождет... Вот он и сидел. И мы вместе стучали и кричали!..
— Каляев? Андрей Каляев? — сказал Любимов, еще больше распаляясь от Людочкиных слез. — Ах, так тут у вас был Каляев?!
— Да, Каляев! — с вызовом отвечала Людочка, прямо-таки физически ощущая не доброе отношение Любимова к Каляеву и оттого проникаясь к Каляеву симпатией. — Между прочим, очень приятный человек.
Эти слова, сказанные Людочкой в порядке самозащиты, в этаком бездумном фрондерском порыве, окончательно вывели Любимова из себя.
— Вот он, этот ваш приятный человек! — Любимов схватил опрометчиво оставленное Людочкой на столе «Пиршество страсти». — Вот он, этот ваш приятный Каляев.
Присутствующие проследили, куда указывает палец Любимова, и прочитали на титульном листе: «Перевод А. Н. Каляева», а Людочка еще и отметила про себя необязательные слова «этот ваш», вспомнив, что Каляев все время употреблял их, говоря об Игоряинове.
— И вот еще этот ваш Каляев! — Любимов яростно пролистал книжку и ткнул в последнюю страницу, где среди выходных данных значилось: «Редактор А Н. Каляев». — Но самое занятное не это, Людочка моя дорогая! — Любимов сделал жест, подобный тому, каким патриции, сидящие на трибуне Колизея, обрекали на смерть проигравшего схватку гладиатора. — Самое занятное то, что ваш приятный Каляев никакой не редактор и не переводчик, он автор этого паскудства. Его разве что Счастьин по части литературного эксгибиционизма переплюнул. Дик Стаффорд — он же Андрей Каляев.