— Эй, ходилы, слышите меня? — спросил он. — А? Комбат… и ты, как тебя, деревянный?
— Слышим, — сказал Комбат.
— Не обверзались там от почтения?
— Пока трудно судить, — ответил Комбат.
— Сторону свою думайте правильно, ходилы, — посоветовал Эйч-Мент. — Ваша где только не пропадала, это верно, уважаю, но вряд ли ваша здесь и сейчас не пропадёт. Инопланетяне улетели. Или кто там они были. Думайте сторону, ходилы, соображайте. Это вам не война тупых и не книжка с точками… Я не жду от вас hair-trigger action[16] за то, что спас вас, и за то, что теперь отпускаю, но я надеюсь на неё. Цените… А если вы ненароком моего человека решили скласть по треку, обещаю: я пойду следом, лично. И тогда вы узнаете, кто убил Кеннеди, что такое бозон Хиггса, где чаша Грааля и второй носок…
Он помолчал.
— Впрочем, с моим человеком сначала придётся разобраться. Попытайтесь. Андрей, Сталкиллер, работай по плану. Как всегда.
— Сталкиллер?! — переспросил Комбат. — Кто?
— Олегыч, вы?! — сказал Тополь. — Да ты чё… Всё, мне надо выпить.
Глава 10
ЧЕРЕМОШНА — НИВЕЦКОЕ — ЛУБЯНКА
За процессом мочеиспускания сталкеров Клубин следить не стал, даже из машины не вышел. Явление Эйч-Мента если и не поменяло таинственные планы Комбата и Тополя разительно, но впечатление на ходил произвело громадное. Комбат и Тополь всё-таки были не средние люди, и понятие «пиетет» для них значило больше, чем обычная членомерка сталкерского быдла по пьяни или, что ещё хуже, то трезвяку. Эйч-Мент отключился, Комбат и Тополь, ни единого слова не говоря, аккуратно и с чувством сняли с локтей системные насадки (система принялась пищать и наливаться красным, и, действуя по устным инструкциям Клубина, Тополь поставил её на паузу), поменяли тапочки на кроссовки без шнурков, натянули подарок сержанта Кондратьевой и, придерживаясь за стеночки «хаммера», сошли на щедрую землю Предзонья. Постояли у машины, щурясь на солнечные лучики и глубоко дыша, потом, осторожно ступая, несколько враскорячку, как боцман Мальцев по палубе, зашли по пояс в подлесок и мощно зажурчали там. Клубин даже сделал потише у себя в кабине. Он вспомнил, как знаменитый врач-космонавт Поляков, с которым Клубин когда-то был знаком, говорил, что по силе струи можно довольно уверенно судить об общем состоянии больного… Клубину вдруг остро захотелось потерять вес и полетать. Он не страдал ностальгиями разного рода, но иногда желание невесомости настигало его. Чаще всего во сне настигало, довольно долго держалось и потом, уже наяву. Интересно, что хотелось именно невесомости, а не, например, лунной гравитации, штуки в своём роде тоже памятной… Как было бы здорово оказываться иногда в бреду Циолковского, когда у него там на Земле пропадала гравитация и можно было летать по саду, между деревьями, скользить голым пузом над травой… С одной стороны, Клубин отлично понял резон Комиссара, зачем он выдал его профессиональное прозвище Тополю и Комбату, с другой — было это мерзко… Но бой есть бой, конечно. Вот что неприятно — подлость тоже оправдывается…
Комбат и Тополь влезли обратно в машину, сели на диванчик и одновременно выдохнули.
— Как чувствуете себя? — спросил Клубин.
— Башка кружится, конечно, — самим ходить, — откликнулся Тополь, откровенно отдуваясь. — Но не в пример, конечно, — как было… Ближе к Зоне — ближе к телу… Приворожила, Матушка, мать её!.. не отлепишься…
— Мне кажется, изолятор нас гнобил, — сказал Комбат. — Слишком хорошо изолированный.
— У вас с Тополем была гнойная пневмония по-македонски, крайняя степень анемии, тяжёлое отравление свинцом и беда с урологией, — сказал Клубин. — Не гневите Дарвина, Владимир.
— Да понятно, — сказал Комбат. — Я же не спорю, без врачей Задницыных нам были звоночки и бубенчики. Там, кстати, не свинец был. Золото. Но вредное. По колено. Жидкое. Но только чуть тёпленькое. Надо мне было, дураку, набрать во флягу…
— Какая фляга? — спросил его Тополь с отвращением. — И чем тебе было набирать?
— Не пыли малину, Тополь. В общем, золото это было, товарищ Сталкиллер.
— Потом расскажете, Пушкарёв, — сказал Клубин, заводя мотор. — Расскажете ведь?
— Ни «да» ни «нет» не говори пред Зоной, друг Розенкранц! — с выражением продекламировал Тополь. — Слушайте, ходилы, но когда Эйч-Мент заговорил, блин, я в натуре чуть не это! Олегыч, а вы с ним прямо вот вась-вась?
— Да почти родственники, — сказал Клубин, выруливая на середину пролеска.
— Везёт вам. Эйч-Мент! Человечище, сталкер номер восемь набок. И Интернет наизусть знает!.. — Тополь с некоторой принуждённостью похихикал над своей остротой, весьма, однако, точной, а потом спросил: — Значит, про Эверест вы, Олегыч, то есть, извиняюсь, товарищ Сталкиллер, тоже не врали?
— Костя, я тебе вообще практически не врал, вбей ты в свою башку наконец, — сказал Клубин, осторожно наезжая на ржавый велосипед-тандем, валяющийся посреди дороги. — Не веришь — не верь, но давай не вслух: раздражает. Был я на Эвересте, в двадцать третьем году.
Выехали в редколесье. И оно скоро сошло на нет. Взобрались на очередной грейдер — новый, бетонированный, ухоженный, обеспеченный всякими полезными указателями. По нему докатили до Черемошны, прямо к охраняемому въезду на главную улицу. Виднелся там пост, вертолёт с зачехлёнными винтами на площадке, вертел зачем-то башней Mitsubishi Heavy Type 120, деловито бродил вокруг танка служивый народ, а с наблюдательной вышки в «хаммер» прилежно целились. В полусотне метров от КПП Клубин остановился. Пока «хаммер» обменивался с постом любезностями, напился воды. Затем всё образовалось, майор занялся поднятием шлагбаума, с заданием справился; поехали.
— Так откуда вы знали, что Бредень «абсент» жрал? — спросил Тополь, соскучившись. «Заразы, уже оправились», — подумал Клубин с уважением.
— А я не знал, Костя, — ответил Клубин. — Предположение. Вы же видели его фото, когда он в самолёте… Он изначально сухопарый, невысокий тип с огромной тупой головой. Антуан Филиппович Берендейкин, он же Бредень, личный палач для особых поручений господина сенатора Георгия Ивановича Лисицына — бывший алкоголик деревенский, чтоб вы знали. Пьёт с пяти лет, ничего, кроме завалинки сельмага, в жизни не видел и не знал. Грязный спирт, картошка круглый год, три класса образования, профессия — ученик сельского слесаря. Высшая точка развития советского человека, аборт девяностых. Широкая русская душа — что убить человека, что хлеба отрезать. Гога Миллиард в одиннадцатом году его случайно спас — ехал мимо по России на рыбалку, да и сделал доброе дело ненароком, отбил одного алкаша у своры других алкашей у магазина. Оказал медицинскую помощь, дал тысячу рублей и свою карточку. И Берендейкин Антуан Филиппович так впечатлился, что пешком — в прямом смысле слова пешком — добрался до Москвы, отыскал Лисицына… он тогда ещё не сенатствовал, бизнесменом служил, строителем зданий, консультантом по пилеву… отыскал и поступил к нему в собаки. Год или два он его искал, сидел, говорят, у ворот на Рублёвке месяц в костюме и галстуке… озаботился ведь! Жуткая история, как в русскоязычном боевике. Так вот, как превратился он, Бредень, худой, жилистый, как щепка, в того амбала, каким он стал всего за несколько дней после крушения? Только неизвестной природе такое под силу. Понятно, что имел место близкий контакт с аномальной акселерационной системой. А тут чего далеко ходить — «абсент», акселератор, мутагенная масса, «излучатель ускоренного времени»… Вот мы и получили того Бредня, что громил в одиночку Предзонье, ходил по воде и по тяжёлым местам, воскрешал мёртвых и уводил в Зону живых… Прекрасно подходит «абсент»! Если бы ещё взять в толк, как можно его жрать…
— Я этого и не понимаю, — сказал Тополь. — Как вы догадались, что он его именно жрал и именно горстями? Его же даже переносить одному можно не больше получаса, «защита временем»…