Со стороны выглядело так, будто они вели обычный повседневный разговор, и ее вдруг поразило, насколько все это сюрреалистично.
— В самом деле?
Она всматривалась в лицо Дюрана, пытаясь по его выражению прочитать в нем хоть что-то, но все было напрасно.
— Может быть, вы тут просто сказки рассказываете? — по-детски вырвалось у нее.
Он еле заметно пожал плечами и вздохнул с видом учителя, которому приходится объяснять урок ученику-тугодуму:
— Что вы теряете, Ева? Вы же по уши в дерьме, как я понимаю.
Именно от него это было обиднее всего слышать, но она не могла не признать, что Дюран прав. Но она ни за что этого не покажет. Однако сомнения ее не развеялись.
— Вы просите меня поверить очень многому. Как я могу быть уверена, что ваша информация не пуста?
Лицо Дюрана ожесточилось. Наконец-то она задела его за живое, пусть это всего лишь укол гордости, с удовлетворением подумала она.
— Неужели вы всерьез думаете, что люди, которые помогают мне получать информацию, настолько плохо работают? Информация — это сила и в вашем, и в моем кругу. У меня не только очень хорошие связи, я еще и очень, очень дотошен. Мои контакты эффективно работают, и я выясняю всю подноготную о людях, которые меня интересуют. И иногда удается откопать что-то весьма существенное. — Он облизнул пересохшие губы, и Ева заметила, как блеснули белые зубы. — Взять вас, например.
— Меня? — насторожилась она.
— Да. Я много знаю о вас и о ваших приемных родителях-хиппи в Лимингтоне. Они были очень откровенны.
Его слова прозвучали оглушающе. Насколько ей было известно, о ее прошлом в кадрах полиции ничего не было. Сколько же лжи, сколько бесчестных предлогов использовал Дюран, чтобы раскопать эту информацию! Послал кого-то в Лимингтон к ее приемным родителям, Робину и Клэм Джексонам, и этот кто-то, притворяясь журналистом или кем-то еще, выведал у них все. В последний раз она разговаривала с ними сразу по-еле убийства Джейсона, чтобы сообщить: с ней все в порядке. И они не упомянули ни о ком, кто мог бы вызвать подозрения.
— Что за бред вы несете?
— Вы, безусловно, нашли в них спасение. Они порядочные люди. Я не был столь счастлив со своими, могу вам это сказать. Но это другая история, расскажу как-нибудь потом. Как я и говорил, у нас с вами есть кое-что общее.
— Как вы посмели разговаривать с ними? Когда это было?
— Когда вы арестовали меня, естественно. Я же должен был выяснить, с кем имею дело.
Еве представился светлый опрятный домик в Лимингтоне, где она прожила пять лет. Ей действительно повезло, что ее отправили к Робину и Клэм. Она была последним ребенком из всех детей, которых вырастила эта пара, после того как их собственные четверо разлетелись кто куда из семейного гнезда. Мысль о том, что к ним так беспардонно вторглись, да еще и без зазрения совести проникли и в ее частную жизнь, переполнила яростью. Ужасно, что с замечательными, добрыми, доверчивыми людьми так обошлись — их попросту нагло обманули. Похоже, никто и ничто не остается вне досягаемости Дюрана. С кем еще он говорил? Что еще ему удалось узнать?
Ей вспомнились подробности его биографии из толстого досье, присланного отделом по борьбе с организованной преступностью, когда он был арестован. Наполовину голландец, наполовину серб, Дюран родился и воспитывался в Англии — его мать работала в Лондоне гувернанткой. Что произошло с его отцом, никто не знал, но когда Дюрану было пять лет, его мать сбила неустановленная машина и она погибла. В дальнейшем парня переводили из одной приемной семьи в другую. Каким-то образом он получил диплом юриста, а позже — квалификацию бухгалтера. Свою фамилию он сократил на английский манер, став Дюраном, вместо Дурановича. Ему хотелось соответствовать придуманному им идеалу вплоть до того, что он стал брать уроки дикции у известного преподавателя сценической речи, чтобы избавиться от южнолондонского акцента. В каком-то смысле Ева его понимала. Она сама потратила немало времени и усилий, чтобы вписаться в ту среду, где жила. Поселившись в Лимингтоне, она усердно избавлялась от своего северного акцента — по сути, своеобразной смеси тех мест, где приходилось жить раньше. Она не могла позволить себе выделяться среди других. После стольких лет усилий она уже забыла, как звучал на самом деле ее голос. Но потребность Дюрана изменить себя основывалась не только на неуверенности в своей безопасности, но в первую очередь на тщеславии. Так что нет здесь никаких значимых параллелей.