— За забором тоже срывать? — поинтересовался Хару, уже догадавшись, что снять нужно абсолютно все.
— Там тоже есть? — удивилась хозяйка и изогнула брови. — Да, срывай все, и побыстрее.
Хару заметил эти печати, ещё когда за хурмой ходил, поэтому перепрыгнул забор и обошёл весь с внешней стороны. В отличие от пожелтевших и помятых ветром печатей на территории храма здесь висели как старые, так и новые, на некоторых чернила оставались яркими, как будто их нанесли совсем недавно. Хару сорвал все до единой и сложил их в общую кучу.
— Я не буду сжигать их на траве, — твёрдо заявил он, наученный горьким опытом жизни.
— Ты уверен, что сорвал все? Точно ни одной не осталось? — обеспокоенно уточнила девушка, пытаясь высунуть нос за пределы храма, но порог так и не переступила.
— Уверен.
Если нигде не осталось спрятанных печатей, то все остальные Хару сорвал.
— Ладно, неси их сюда и кидай в ситирин.*
Тэнгу опустился на корточки и принялся складывать печати обратно в стопку, которую ветер уже успел раздуть и раскидать по земле. До этого Хару приносил их за три захода, а теперь куча печатей уже сложилась в стопку выше него, а несколько листиков ещё и по траве разлетелись. За раз все перенести не получится, поэтому Хару снял верхнюю часть и поставил её рядом. Теперь, когда он мог подбородком доставать до верхушки, то положил его на верхнюю печать, а сам ухватил снизу сколько смог, с трудом поднял и потащил в сторону храма.
Жрица тут же сиганула в соседнюю комнату с алтарём, как будто Хару нёс к ней отраву.
— А где ситирин? — с трудом пробормотал Хару. Так как подбородком приходилось придерживать верхние печати, шевелить нормально челюстью он не мог, вдобавок, не знал этого слова. — Как она выглядит?
— Ты заметишь огонь.
Оказавшись в помещении, Хару сразу увидел крупный чёрный предмет, напоминающий большое ведро, но с открытым верхом и толстыми стенками. Над ним возвышался огонь, а внутри потрескивали дрова. Должно быть, это и был ситирин, к которому Хару подошёл и попытался опустить печати.
— Ай! Больно! — вдруг закричал он, когда ладонью случайно коснулся пламени.
— Что ты делаешь, глупый тэнгу? — возмутилась хозяйка храма, но к кухне не приближалась. — Просто кинь их в ситирин!
— Если кину, то переверну ситирин, а медленно опустить не могу — слишком горячо! — посетовал несчастный Хару. Обожжённую руку погладить не мог, так как продолжал держать печати.
Он поставил стопку на пол и сразу подул на ладонь, в глазах тоже защипало от боли.
— Сожги ты их уже! — завыла из соседней комнаты девушка и молящим голосом добавила: — Пожалуйста!
Хару слабо улыбнулся, наклонился, здоровой рукой поднял несколько печатей и аккуратно опустил их в ситирин. В следующее мгновение пламя жадно обволокло листы, края сразу почернели, в воздухе поднялся дым, да с таким противным запахом, что Хару закашлялся и отошёл в сторону. Дым оказался едким и чёрным, пришлось попятиться из кухни на улицу.
— Кхе… Почему такой… дым? Кхе-кхе, — прикрыв лицо рукой и продолжая кашлять, спросил задыхающийся тэнгу. Слишком сильно привык к чистому и свежему воздуху за всю свою жизнь во дворце Кинъу.
— М-м, от чернил, — неуверенно ответила жрица и уже громче крикнула: — Жги всё!
— Я сейчас, кхе-кхе, задохнусь, — пожаловался Хару, уже успевший выбежать на улицу, желание возвращаться в храм пропало.
— Сначала сожги там всё, а потом задыхайся в удовольствие!
Тэнгу догадывался, что эти печати были чем-то важным, возможно, даже судьбоносным, не просто так жрица желала от них избавиться. Но если доброй девушке станет лучше от этого, то Хару поможет. Раз это то, чего она хочет, он сожжёт всё до последнего листа.
Прикрыв обожжённой рукой нос (заодно мысленно порадовавшись, что хотя бы тот не успел стать клювом), Хару вернулся в кухню и закинул ещё пачку печатей, затем сразу выскочил наружу. Чёрный дым уже стоял не только в храме, но и валил через единственную открытую дверь.
— Мико, а ты сама там не задохнёшься? Не хочешь выйти? — забеспокоился Хару, осознав, что сам-то он хоть как-то может отдышаться.
— Нет-нет, я подожду, когда всё сгорит.
Не похоже, чтобы она страдала или умирала, переживать не о чем.
Пока воздух во дворе наполнялся чёрным дымом, Хару поднимал валявшиеся на траве печати и складывал их в две стопки, которые он смог бы поднять и донести. Аккуратно разложил, присел рядом и взял одну из печатей, с интересом изучая написанное. Родители не считали нужным заставлять его изучать грамоту, хотя какие-то иероглифы он знал и даже мог читать и писать, но далеко не все.
Оказалось, крупный иероглиф находился лишь на одной стороне, а на обратной из мелких складывалось целое предложение. Но написали их настолько небрежно, вдобавок, добавили непонятных линий, которые скорее служили узором, нежели словами, что Хару и их не мог прочитать.
— Бездомный тэнгу, ты куда пропал? — обеспокоенно позвала жрица, но нос из храма не высунула. — Там ещё не всё догорело.
Он бросил взгляд на дым, по-прежнему вылетающий из кухни, и нахмурился — не хотелось возвращаться. Но не успел что-либо сказать в ответ, как голос девушки прозвучал более тревожно:
— Хару? Хару, ты здесь?
В груди тэнгу вдруг всё сжалось, и не от страха, как когда его выгонял отец, а от неведомого ранее чувства. Что это? Жрица подумала, что Хару оставил её и сбежал, и от одного представления об этом ему стало грустно? Он не понимал, почему внутри всё так заныло.
— Я собираю остальные печати, — в итоге ответил он и поднял вторую стопку, также придерживая её подбородком. Обожжённая рука пощипывала, из-за чего Хару хмурился, но пытался не обращать внимания.
Стараясь глубоко не вдыхать, он вошёл в храм и опустил печати на пол рядом с первой стопкой. В ситирине от листов ничего не осталось, поэтому Хару подхватил побольше и закинул в огонь, а сам тут же улизнул обратно на воздух. Чтобы не тратить время впустую, он сначала сложил оставшиеся листы в третью стопку, а затем вновь обошёл храм, проверяя, не упустил ли хотя бы одну печать, на всякий случай осмотрел забор, проглядел, не затерялись ли какие-то отдельные.
Через некоторое время он всё-таки заставил себя зайти обратно в храм, прикрыв нос рукавом, закинул ещё пачку печатей и выбежал обратно.
— Ты так весь день будешь бегать туда-сюда, — подала голос жрица из комнаты с алтарём. — Брось всё из ситирина на пол, пусть горит!
— Я не буду сжигать дом мико, — отозвался Хару, посчитав это чем-то зверским.
— Но я хозяйка и сама прошу тебя об этом! — говорила она с недовольством. Тэнгу вздохнул, вернулся в храм, закинул ещё пачку печатей в ситирин и заглянул в соседнюю комнату.
Окружённая хурмой, девушка с золотистыми глазами сидела в противоположном от входа углу, обхватив колени руками и покачиваясь из стороны в сторону.
— С тобой всё в порядке? — от её болезненного вида Хару забеспокоился. — Тебя вывести на улицу?
— Нет! — её испуганный взгляд впился в его лицо. — Сначала сожги всё, потом поговорим.
Хару переминался с ноги на ногу, не зная, послушаться её или всё-таки разузнать подробнее.
— После этого ты объяснишь мне, зачем я сжигаю печати? — всё-таки задал он вопрос, догадываясь, что по каким-то причинам она не могла сделать этого сама. Хозяйка нахмурилась и вздохнула, но всё-таки ответила:
— Объясню и послушаю историю, как ты стал бездомным — что угодно, только избавься уже от печатей.
Она говорила быстро, подгоняя его.
— Мою историю? — Хару подумал, что ослышался, как вдруг воодушевился и выбежал на кухню. — Я скоро вернусь!
Наконец-то она согласилась! Тэнгу невероятно обрадовался, подхватил побольше листов печати, закинул их в ситирин и выскочил во двор. Ветер вновь раздул верхние листы, Хару мигом подобрал все, обхватил стопку руками и потащил на кухню, где собирался поставить на пол, но поторопился и случайно выронил. Глухой звук удара донёсся и до жрицы, Хару услышал её бурчание, за которым последовал крик, когда несколько печатей залетело в комнату.