— Не поранься, — говорит он сквозь стиснутые зубы.
Надеюсь, это больно. Я надеюсь, что будет больно каждый раз, и, судя по его массивным размерам, это может быть правдой. Потому что, если это причинит ему боль, я тоже хочу это почувствовать.
Поэтому я толкаюсь вниз. Слезы текут, и я всхлипываю. Я толкаюсь еще раз... сильнее, сильнее, сильнее. Его глаза расширяются, и он обнажает зубы. Я заставляю себя спуститься до тех пор, пока мои бедра не встречаются с его бедрами. Боль пронзает нас. Она отдается отзвуком в его теле, как видимый удар хлыста. И в этот момент я знаю, что мы чувствуем одно и то же.
С ревом он отпускает спинку кровати и хватает меня за талию. Он врезается в меня снизу, раз, другой. На третий раз кульминация пронзает меня сильными толчками, и он кричит в потолок. Когда наслаждение вытягивает из меня все силы, я падаю ему на грудь. Мы вместе тяжело дышим, вместе приходим в себя. Чувствуя боль от этого вместе.
— Я люблю тебя, — шепчет Рауль дрожащим голосом.
— Больно, — удивленно говорю я. До него я не знала, что любовь может причинить боль.
— Я знаю. — Он проводит рукой по моим волосам, по плечу. Все мое тело накрыло его, как одеяло. Я знаю, что ему должно быть больно, но он не делает ни малейшего движения, чтобы оттолкнуть меня. — Я знаю, милая. Это больно. Это чертовски больно.
Некоторые люди хотят любви, которая кажется легкой, как перышко.
Наша любовь - золото в двадцать четыре карата. Она приносит боль, и она истинная. Любовь пронизывает нас будто вены, как скальная порода. Эти вены удерживают нас вместе на протяжении последующих месяцев и лет.
Она никогда не перестанет причинять боль… Для этого мы слишком сильно любим друг друга.
ПРИНЦЕССА НА ГОРОШИНЕ
СЬЕРРА СИМОНЕ
1
— Нет причин нервничать. Я отличная сваха.
Я прищуриваюсь, глядя на мужчину в смокинге, сидящего напротив.
— Я не нервничаю, — отвечаю я. — Я сожалею, что позволила тебе уговорить меня, вот и все.
Марк Тинтагель, бывший убийца, а ныне просто монстр, вытягивает ноги и улыбается мне. Мы ехали достаточно долго, чтобы огни Нью-Йорка остались далеко позади, но его парадные туфли все еще как-то странно поблескивали. Вместе с его глазами, темными и опасными синими, сверкающими из глубин темноты.
— Говорю это как твой друг, — говорит он голосом, который можно было бы назвать почти дружелюбным, если бы я не знала, кто мне это говорит. — Но тебе действительно нужно кого-то трахнуть. Очевидно, ради всех, но не в последнюю очередь ради себя.
Я скрещиваю руки на груди, шелк и тюль моего маскарадного платья шелестят. За моей спиной-крылья феи. У меня на коленях лежит маска. Все зеленое и золотое, тонкое и мягкое, словно паутинка.
Все кроме...
Я ерзаю на сидении, чтобы не думать об этом.
— Это не имеет к тебе никакого отношения.
Марк бросает на меня раздраженный взгляд, и даже на едва освещенном заднем сиденье его лимузина делает он это несправедливо красиво.
— Все имеет отношение ко мне. Я даже не могу спокойно провести ночь в своем собственном клубе, когда ты тоже там, потому что все чувствительные сабы бегут в мой офис, как испуганные газели, и все жадные до боли шлюхи бегут к тебе, даже если у них бронь от других клиентов. Теперь понимаешь суть моей проблемы.
— Сабмиссивам это нравится, — говорю я и оправляю свой наряд. — Ну, по крайней мере, некоторым это нравится.
Я играла в клубе Марка в Вашингтоне в течение многих лет, в основном как доминант, но в одном отчетливо запоминающемся случае как сабмиссива.
(Я говорю «отчетливо запоминающимся», потому что человеком, которому я имела неосторожность подчиняться в качестве саба в то время, был Максен Колчестер. Да, тому самому Максену Колчестеру, герою войны и президенту. Это долгая история.)
К счастью для меня и бывшего президента, клуб «Лайонесс» известен прежде всего своей секретностью, абсолютной скрытностью. Да, он также роскошен, да, он удовлетворяет огромное количество извращенных потребностей с индивидуальным подходом к использованию игрушек и еще более индивидуальными клубными сабмиссивами и доминантами. Но, честно говоря, именно уединение делает его лучшим клубом на Восточном побережье, а возможно, и на всем континенте. Какой еще клуб мог похвастаться президентами и принцами среди своих членов? Знаменитостями и графинями? Сенаторами, к числу коих я когда-то относилась, и вице-президентами, к числу которых отношусь теперь?
Я поворачиваюсь и смотрю в окно, где сквозь деревья уже начали проглядывать светящиеся окна особняков. Я не новичок в том, что называется богатой жизнью, но Бишоп-Лэндинг - это нечто большее, чем обычное: «Ну, конечно, у меня есть лодка». Это такое богатство, о котором пишут романы великие мира сего; это богатство Уортона. Богатство Гэтсби.
А мелькающие мимо особняки - это особняки в стиле Великого Гэтсби.
Я закрываю глаза и пытаюсь откинуться на подголовник, но потом вспоминаю, что не могу, из-за моей сложной прически и проклятых фейских крыльев. И тут мне снова настойчиво напоминают о менее привычных деталях этого костюма.
Почему я позволила Марку уговорить меня снова?
— Моя точка зрения остается неизменной, Морган. Тебе нужно потрахаться. И вымещать свое сексуальное разочарование на моих сабмиссивах явно не то, что помогает тебе с твоим недотрахом.
О да. Вот почему.
— Признаюсь, — говорю я, все еще глядя на раскинувшиеся дома за окном, — это было более суровое засушливое время, чем обычно.
— Учитывая состояние задницы Бланш на прошлой неделе, я бы сказал, что это явно преуменьшение. — Марк наклоняется вперед и упирается локтями в бедра, его руки свисают между колен. Руки, которые волновали и убивали. — Расскажи мне, старый друг, о том, что тебя сдерживает. Ты красивая, ты богатая, ты вице-президент, чертовка...
Я не отвечаю. Я болезненно ощущаю машину Секретной службы позади себя, вечно жужжащий телефон в обтянутом шелком клатче рядом со мной.