Теперь я, наконец, осматриваюсь по сторонам.
— Ты же знаешь, что я не подчиняюсь приказам.
Марк просто смеется надо мной, его глаза опускаются на мое платье, на нелепые крылья, расправленные позади меня.
— О, это правда?
Я уже готова произнести язвительную реплику, когда телохранитель Марка открывает перед нами дверь, и нам пора выходить.
— Спасибо, Тристан, — говорю я, когда молчаливый бывший вояка помогает мне выбраться из машины.
У него такая же слегка загорелая кожа, как у Марка, но темные-русые волосы и прекрасные трагические черты лица, словно вырванные со страниц сказок Викторианской эпохи. И когда он помогает Марку выйти из машины, я не думаю, что Марк держит свою руку в руке Тристана дольше, чем это необходимо.
— Вот, — говорит Марк, доставая из кармана еще одну полумаску. Он протягивает ее Тристану. — Это для тебя.
Лицо Тристана не меняется, но я чувствую, как его охватывает дискомфорт.
— Я одет не для маскарада, сэр.
— Ты в костюме, и этого достаточно. К тому же у тебя будет маска. Что еще тебе нужно?
— Мне дали понять, что охрана семейства Константин для сегодняшнего вечера в достаточном количестве, и что я не понадоблюсь вам внутри...
— Значит, ты сделал неправильные выводы. Ты мне очень нужен внутри. С кем еще я буду танцевать?
Даже в бархатный вечер подобный этому, когда на подъездную дорожку льются только огни дома, я вижу, как Тристан борется с собой, чтобы выдать ответ хозяину. Он краснеет.
— Очень хорошо, сэр.
— Хороший мальчик. Встретимся внутри, когда машина будет припаркована в надежном месте. — И, не оглядываясь, Марк берет меня за руку и ведет вверх по пологим ступеням в особняк, останавливаясь у входной двери, чтобы помочь мне надеть золотую маску. Слабый ветерок пробирается сквозь высокий разрез в складчатой юбке моего платья и ласкает кожу, обнаженную глубоким V-образным вырезом лифа.
— Он молод, — замечаю я, когда Марк заканчивает с моей маской. — И спасибо тебе. Я почти жалею, что не могу остановиться и заняться некоторыми из наиболее невидимых частей моего костюма, которые одновременно глубоко неудобны и странно стимулируют, но я предполагаю, что у меня будет время, как только мы войдем внутрь и начнем бесцельно бродить по дому.
— Не за что. И я не спал с ним, если ты это имеешь в виду. — Он вручает швейцару наши приглашения, и затем мы оба проходим внутрь, незаметно сопровождаемые моей Секретной службой. Ни Марк, ни я не обращаем на них внимания.
— Ты хочешь трахнуть его? — интересуюсь я.
Мы легко проходим через фойе, следуя за элегантными звуками музыки, доносящимися из бального зала.
— Я бы не возражал, — говорит Марк. — Что насчет тебя?
Я вспоминаю надутые губы Тристана, его затравленные глаза... и все эти мускулы бывшего вояки.
— Конечно, нет.
— Так я и думал.
— Я женщина неискушенных вкусов... о.
О.
Мы только что вошли в бальный зал, и действо, представшее перед нами, напоминает кадры какого-то фильма или отрывки какого-то стихотворения. Пьесы. Шекспировская лихорадочная мечта о сверкающем хрустале, позолоченном всем, и падающих розах из слоновой кости и позолота. С канделябров свисают белые глицинии и розы, по углам расставлены деревья в кадках, а маленькие альковы устланы чем-то вроде свежего мха. Бальный зал - уже сам по себе размером с собор, богато украшенный - теперь являет собой гимн роскоши, экстравагантной красоте.
А гости?
Я вижу лебедей и нимф, пиратов и нереид. Мимо нас проплывает женщина в фарфоровой маске, скрывающей все лицо, ее нижние юбки шуршат, когда за ней гонится мужчина в ярком клетчатом костюме Арлекина. Когда мы спускаемся по парадной лестнице в бальный зал, пары кружатся в пене перьев и вихрях шелка. Одни в жилетах, другие в платьях, третьи в трико, и повсюду замысловатые шляпы и головные уборы, украшенные перьями, вуалями, колокольчиками, цветами. Некоторые носят парики с моделями кораблей и крошечными птичьими клетками в кудрях, а некоторые предпочитают короны или диадемы. Гости осыпаны драгоценностями, все до единого. Толпа мерцает и искрится даже больше, чем сам бальный зал.
— Ты что-то говорила о непредвзятых вкусах? — с некоторым удивлением спрашивает Марк.
— Заткнись.
— А, Морган ле Фэй. Унижена, как и все мы, удовольствиями простых смертных.
— Что, — говорю я, повернувшись к нему и приподняв бровь под маской, — за все время, что я провела в твоем клубе, ты когда-нибудь думал, что я не получаю удовольствия от радостей, доступных простым смертным?
— Я не сказал «не получала удовольствия», я сказал «унижена»... о, вот и наша хозяйка. Может, пойдем и выразим благодарность?
— Думаю, лучше поскорее покончить с этим.
Кэролайн Константин приветствует нас королевскими, но милостивыми поцелуями, а затем указывает на свою младшую дочь, Тинсли, которая стоит на танцполе, сияя и танцуя, возможно, на мгновение забыв, что взгляд ее матери практически всегда направлен в ее сторону. Я наблюдаю за Тинсли, пока Марк и Кэролайн разговаривают, и на короткое и усталое мгновение завидую молодой наследнице. Я завидую ее молодости. Я завидую ее невинности. Я завидую всему, что нас разделяет - не только времени, но и старым грехам, и непрестанным обязанностям, и множеству одиночеств, которые подкрадываются с возрастом... одиночеств, которые не могут скрасить даже друзья и красивые сабы.
А потом Кэролайн приветствует очередного гостя, и Марк подхватывает меня, чтобы принести выпить. И тут я понимаю, что слегка доставляющие неудобство некоторые части моего платья вдруг стали не в меру неудобными. Несколько точек на моей заднице жгут и болят. Ощущается так, будто ателье оставило булавки в ткани. Но крошечные, меленькие булавки.
— Ты в порядке? — спрашивает Марк, когда мы идем. В его голосе нет настоящего беспокойства, только какое-то волчье веселье. — Твои глаза немного блестят.