— Пошел ты, — говорю я инстинктивно.
— Хотел бы пойти по известному адресу, но мы разорвем друг друга на части, мой старый друг. Я возьму твою сумку — засунь телефон в этот удобный карман, да, хорошая девочка. А теперь пойди выпей и потанцуй. Я вижу людей, с которыми хотел бы переговорить.
Я заканчиваю засовывать телефон в карман платья — как будто мой кавалер знал, что мне нужно держать его при себе, — и протягиваю клатч Марку.
— Поговорить об убийствах?
— Я больше не занимаюсь мокрухой, — говорит Марк. — И даже когда занимался, все это было с одобрения таких людей, как ты.
— Для протокола - Белый дом не потворствует...
Мой голос дрожит, и я замираю, моргая, заприметив фигуру в толпе.
— Морган?
— Прости, — говорю я, прочищая горло. — Мне показалось, я видела... Ничего страшного. Не бери в голову.
Но потом я снова вижу силуэт. Широкие плечи. Мощное телосложение. Руки и бедра, которые не могут уменьшить даже самые лучшие портные в мире. (Да и зачем портному это нужно?)
Я вижу темные волосы, темную щетину, все это щедро присыпано серебром. Оливковая кожа и яркие янтарные глаза. Сильный нос и полный, хорошо очерченный рот.
Это он.
— Марк, не уходи, — шепчу я, но Марк уже ушел, этот сукин сын, ублюдок, придурок...
Он направляется ко мне, последний человек на земле, которого я хочу видеть, когда-либо, и думаю, что должна бежать. Куда, я не знаю, и как, тоже не знаю, потому что этот роскошный бальный зал прекрасен для того, чтобы прятаться, но, может быть, не для того, чтобы бегать, и определенно не для того, чтобы бегать с волшебными крыльями наперевес... а собственно, почему я вообще ношу волшебные крылья? Мне сорок два, я взрослая женщина и... и я решаю убежать в один из замшелых альковов. Я уже пытаюсь ускользнуть, когда чувствую чью-то руку на своем локте. Теплую. Большую.
Я оборачиваюсь и вижу, что мой бывший муж смотрит на меня с веселым выражением на лице.
— Привет, жена, — говорит он.
2
— Бывшая жена, — еле слышно говорю я, у меня перехватило дыхание.
Он кивает, его полные губы приподнимаются в уголках.
Щетина на его подбородке... так бы и съела. Нет другого слова, чтобы описать ее. Меня накрывает странное и пугающее осознание того, что я могла бы часами лизать его лицо.
— Бывшая жена, — повторяет он, и почему-то это звучит так же интимно, как когда он произносил слово «жена». Может быть, в том виноват его голос, который всегда был хриплым и глубоким, или, может быть, то, как он смотрит на меня сверху вниз, его глаза прожигают меня насквозь до самого подола моего платья, а затем снова следуют вверх. — Ты прекрасно выглядишь сегодня.
— Ты тоже выглядишь прекрасно.
Это правда. Даже с белой маской, закрывающей верхнюю половину его лица, он самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела. Он всегда был самым красивым мужчиной, которого я когда-либо видела.
Я пытаюсь обрести пошатнувшееся спокойствие.
— Лорн. Что ты здесь делаешь сегодня вечером?
— Что, простой адвокат не может прийти на маскарад семейства Константин?
— Вообще-то ты не простой адвокат, — парирую я. — Ты работаешь на экологическую некоммерческую организацию, которая, наверное, подала в суд на половину присутствующих.
Он дерзко пожимает плечами, все еще улыбаясь.
— Я никогда не имел ничего против того, чтобы смешивать приятное с полезным.
— Я, кажется, помню гораздо меньше удовольствия, когда мы были женаты.
Я слишком занята спором об этом, чтобы спорить о том, что он ведет меня на танцпол, и именно так мы оказываемся лицом к лицу в шелестящем водовороте танцоров.
— И кто же в этом виноват? — бормочет он, притягивая меня к себе. Его рука ложится мне на поясницу, усиливая покалывание, и я оказываюсь так близко к его груди, что ткань лацканов его смокинга скользит по моему корсажу. Под тюлем мои соски твердеют. — Хм?
Я хочу сказать, что это была его вина, но, конечно, не могу. Я была вовлечена в политику, слыла честолюбивой трудяжкой, работавшей дни и ночи напролет. Меня слишком преследовало прошлое, чтобы я могла расслабиться и наслаждаться настоящим.
И конечно, между нами было еще одно различие.
Слишком громадное, чтобы можно было просто перекинуть мост. Слишком глубокое, чтобы даже пытаться это сделать.
— Морган, — твердо говорит он. — Ответь мне. Кто в этом виноват?
Я свирепо смотрю на него.
— Я, если это то, что ты хочешь услышать.
Лорн грациозно кружит меня, и покалывание под платьем переходит в настоящий жар. Но шелковое нижнее белье тоже делает свое дело, и я очень хорошо чувствую, как шелк обхватывает меня между ног, когда я танцую, и тонкий пояс с подвязками вокруг моей талии. О том, как мои соски упираются в тюль платья.
— Это не то, что я хочу услышать, маленькая ведьмочка, — говорит Лорн, его голос становится немного грубым, немного собственническим из-за его ласкательного прозвища применительного ко мне. — Потому что ты ошибаешься. Это тоже была моя вина.
Я так удивлена этой уступкой, что не знаю, что сказать.
Он просто одаривает меня еще одной легкой улыбкой.
— Морган ле Фэй лишилась дара речи. Никогда не думал, что доживу до этого дня.
И я до сих пор не могу вымолвить ни слова. Пока мы танцуем, жжение на моем заду достигает точки, когда я представляю, как пламя танцует на моей коже. А потом рука Лорна соскальзывает с моей поясницы и крепко сжимает мою задницу.
Боль — острая и жгучая — опаляет мою кожу. А потом за ней, прямо по пятам, тянутся следы влажного, болезненного наслаждения. Мое естество напрягается так сильно от желания, что я задыхаюсь и спотыкаюсь, хотя Лорн заставляет нас легко скользить по танцполу.
Но его рука остается на месте. А после следует боль от шлепка его ладонью по моей заднице.
— Лорн, — выдавливаю я. — Ты не можешь... Что-то не так с моим платьем.
— Что-то не так с твоим платьем? Не «Стоп, мы разведены»?
Моргаю, смотря на него в недоумении. Я пытаюсь сказать «стоп», правда. Но эта щетина, этот рот и эти янтарные глаза под маской...