Я отодвигаюсь достаточно, чтобы посмотреть на Лорна. Он не понимает. Как он вообще мог понять? Он блестящий, красивый и целеустремленный, у него лицо, созданное для всего идеального и одновременно греховного, у него щетина, за которую люди отвалили бы кругленькую сумму, чтобы только он дотронулся ей до их паха. Естественно, он Доминант, конечно, он может легко свальсировать в клуб, в спальню, в холодное, политическое сердце девушки и сделать себя там королем. Но когда в остальном сильная женщина-саб, это молчаливое подтверждение чего-то. Это похоже на зловещее представление о том, что все женщины где-то пусть и тайно жаждут подчинения, и я отказываюсь участвовать в этом.
— Это не могу быть я. Я не буду женщиной, которая говорит, что ни перед кем не преклоняет колени, а потом вдруг решает это сделать, потому что появился подходящий мужчина. И даже если бы я могла, это не та схема, по которой работает подчинение. Я не могу быть покорной только для одного человека, это чепуха, это принятие желаемого за действительное, это...
Лорн притягивает меня к себе, его губы нависают всего в дюйме над моими.
— Ты права, — выдыхает он. — Ты не покорная. Ты чертовски упрямая.
А потом его рот обрушивается на мой.
3
Его поцелуй - это именно то, что я помню, и в то же время это нечто гораздо большее.
Он более мощный, более собственнический, грубый и шелковистый одновременно. Его губы над моими твердыми, теплыми, и первое прикосновение его языка к моему рту - это отнюдь не просьба. Я приоткрываю губы, впуская его, а потом получаю в награду желанную «добычу». Горячие поглаживания, которые не дают пощады, настойчивые поцелуи, которые заставляют меня снова погрузиться в его объятия, и его объятия приносят новую боль, опаляющую мою кожу. Его щетина приятно саднит на коже - достаточно, чтобы поскрести, достаточно, чтобы почесать, - когда он целует мою шею, а затем наклоняет голову, чтобы прикусить обнаженные внутренние изгибы моей груди.
Я не могу ясно мыслить, я не трезвая, раскрасневшаяся и летаю под его одурманивающими поцелуями и требовательными губами. Вся моя тщательно выстроенная защита, все причины, почему я не должна, почему ушла от него — все это так непрочно под натиском всего этого.
Прямо перед ним.
Каким-то образом мы отодвигаемся назад, вжимаясь в стену бального зала, и его рука обхватывает мой затылок, в то время как стена огнем опаляет мой зад, а мои крылья расплющиваются позади меня. Его горячий и эрегированный член прижимается к моему животу, а мое сердце бьется о ребра, и я едва могу втянуть достаточно воздуха, и думаю, что, если бы могла делать это всю оставшуюся жизнь, я была бы счастлива. Этот танец боли, эта симфония голодной, но преднамеренной силы.
Вот почему мне пришлось уйти.
Потому что с ним я могу отпустить все, что держало меня в безопасности и силе, и что произойдет, если я отпущу их? Кем бы я тогда была? Как может кто-то жить в ладу со своим умом, своим сердцем, своим всем просто там, на всеобщем обозрении? Беззащитной?
Избитой и окровавленной на виду у всех?
Страх подступает к горлу, и я отрываюсь от поцелуя.
— Лорн, я не могу.
Он не пытается настоять на продолжении поцелуя, не прижимается ко мне сильнее. Но я все еще чувствую себя пойманной, как муха в паутину - эдакую горячую потребность между ног и жар на спине. Стена за моей спиной и его прекрасные глаза передо мной.
Как всегда с ним, я застряла между тем, чего хочу, и тем, чего должна хотеть. И сейчас я так же несчастна, как и много лет назад.
— Скажи мне, почему ты не можешь, — говорит он.
Он не злится - ни один хороший Дом не будет злиться, а он один из лучших, - но он невыносимо терпелив, что еще хуже.
Моя челюсть сжимается.
— Потому что я жду свидания, — наполовину вру я.
— Ах да, этот твой загадочный незнакомец. Когда он соизволит прибыть? Где те, кого ты ждешь, пока я тебя целую? Где они, пока я трогаю твою киску, пока проверяю, не нужно ли ей от меня еще чего-то?
— Ты не...
Его рука вторит его словам, оказываясь у меня между ног и находя меня более влажной, чем когда-либо. Я даже не знаю, что чувствую сейчас. Негодование, возбуждение, стыд.
Уязвимость.
Почему уязвимость так приятна? Почему с ним всегда так хорошо?
— Они скоро будут здесь, — отвечаю я с таким вызовом, на какой только способна.
Его пальцы шарят по мне, выискивают ложь.
— Тогда у тебя еще есть время, Морган. Ты же знаешь, как хорошо я могу заставить тебя чувствовать.
— Но ведь есть цена, не так ли? С тобой всегда стоит помнить о цене.
Он наклоняет голову, чтобы встретиться со мной взглядом, его глаза горят под маской.
— Да, — говорит он. — Но, как я пытался сказать тебе четыре года назад, цена никогда не была такой, как ты думала.
Так трудно думать, когда его рот так близко к моему. С его пальцами, так умело прокладывающими путь между моих ног. Сколько времени прошло с тех пор, как я приходила сюда с партнером? Год? Два? И сколько времени прошло с тех пор, как я позволяла партнеру пригвождать меня поцелуями в шею и выжимать из меня оргазмы, как будто это была их работа?
Ну, я знаю ответ на этот вопрос. Это было накануне моего развода.
— Какова цена, Лорн? — мне удается спросить, как будто я уже не извиваюсь от его прикосновений, будто мои соски уже не угрожают пробить дыры через мой лиф.
Рука Лорна выскальзывает из моих волос, и он касается пальцем уголка моего рта.
— Цена в том, что ты прощаешь себя за то, что хочешь того, чего хочешь. Отпускаешь свой страх.
— Я не боюсь, — говорю я.
Я так боюсь.
Он смотрит на меня так, словно знает, что я лгу.
— Если бы к тебе пришел сабмиссив и сказал, что ему стыдно за то, чего он хочет, что он чувствует, что подводит всех женщин на глобальном и историческом уровнях тем, что заставляет их выходить за грань дозволенного за закрытыми дверями...
— Ты нарочно сводишь все к минимуму, — протестую я. — Я не просто женщина, Лорн, и в любом случае тот факт, что я женщина, а ты мужчина, автоматически подкрепляет нормы, которые я отказываюсь подкреплять.