— Не подходи! — говорит она.
Не обращая на нее внимания, я делаю шаг вперед. Она предупреждающе режет своим ножом воздух, потому что она еще недостаточно близко, чтобы достать меня.
— Просто скажи мне кое-что, а потом можешь идти и жить той жалкой жизнью, которую ты выбрала. Только один вопрос, и мы закончим на этом, — говорю я ей.
Реджина останавливает лезвие, и кровь пропитывает ее платье, делая белую ткань красной.
— Ты... ты отпустишь меня? — спрашивает она удивленно.
Чейз прочищает горло позади меня, вероятно, потому что он так же удивлен. Но он оставил ее жизнь в моих руках, и это мой выбор, жить ей или умереть.
— Я не злодейка в этой истории, и я не позволю тебе сделать меня таковой, — спокойно говорю я, поправляя пышную юбку своего темно-синего платья. — Но мне нужно знать. Почему? Дело в деньгах? Ведь отец выделил тебе щедрое пособие. Или потому что ты просто ненавидела меня и хотела избавиться от меня?
Реджина качает головой и роняет окровавленный нож, забрызгивая красным весь белый мраморный пол. Она упирается руками в колени и берет себя в руки, прежде чем поднять глаза на меня.
— Это потому, что я должна быть красивой. Потому что я должна быть тем, к чему стремятся другие. После смерти твоего отца ты была для меня раздражителем, но когда ты стала становиться старше и красивее, я больше не могла на тебя смотреть. Я хотела, чтобы ты исчезла из моей жизни и из этой жизни, — она тяжело дышит, ожидая моего ответа. Ее лицо источает горькую ненависть, которую она испытывала ко мне все эти годы.
— Ты хотела убить меня, потому что я выросла и стала, по твоему мнению, красивее тебя? — спрашиваю я, качая головой на женщину, которая становится все уродливее и уродливее с каждым словом, которое произносят ее губы.
Она усмехается.
— Нет, я хотела тебя убить, потому что другие считали тебя красивее меня.
— Даже когда перед тобой правда, когда перед тобой возможная гибель, ты все равно не можешь отбросить свое тщеславие, — я делаю шаг к Реджине и поднимаю ее подбородок, чтобы заглянуть ей в глаза. Она отбрасывает мою руку, но все равно смотрит на меня.
— Ты не забрала мою жизнь, мачеха, но я всегда буду тебе сочувствовать за то, что ты никогда не могла видеть в себе ничего, кроме красивого лица. За то, что ты так и не смогла увидеть во мне дочь, которая могла бы у тебя быть. Ту, которая могла бы любить тебя безоговорочно, независимо от того, как ты выглядела.
Она падает на пол, но лишь на мгновение, прежде чем вскочить на ноги, снова взяв в руки нож:
— Аххх! — кричит она, пытаясь порезать мне лицо, но ей удается лишь слегка поцарапать мою щеку, потому что я слишком быстра, кручусь и двигаюсь рядом с ней, спиной к окну.
Чейз бежит к нам, но не раньше, чем она попытается снова, гортанно крича, высоко подняв нож, с решительным взглядом налитых ненавистью глаз. Она бросается на меня, и на этот раз я уворачиваюсь от ее руки. Она скользит по плитке в собственной крови и врезается в окно лезвием, пробивая дыру, которая раскалывает стекло от силы удара ее тела. Ее глаза расширяются, когда приходит осознание того, что она сделала. Она крутится на пятках на самом краю карниза, пытаясь восстановить равновесие, но уже слишком поздно. Ее руки кружатся в воздухе, и она падает назад, в ночь, на шесть этажей вниз, на бетонную террасу.
И ее ждет смерть.
— Ты ранена? — спрашивает Чейз, поворачивая меня, чтобы осмотреть мое тело на предмет травм, в то время как холодный ночной воздух врывается в окно, как в аэродинамическую трубу.
Я качаю головой.
— Нет. Я чувствую... облегчение. Она не была способна ни на любовь, ни на перемены. В каком-то смысле смерть была ее единственным выходом из той жалкой жизни, которую она сама себе создала. В каком-то смысле, ее смерть заставляет меня чувствовать себя еще более живой.
Чейз набирает сообщение на своем телефоне, затем берет меня за руки, подносит мои ладони ко рту и целует каждую костяшку.
— Теперь ты понимаешь, что я чувствую. Быть частью цикла жизни и смерти, это...
— Мощно, — заканчиваю я за него.
Он качает головой, и его глаза встречаются с моими. Его рука обхватывает мою шею, и Чейз проводит губами по моим губам.
— Я собирался сказать «эротично».
— И это тоже, — удается прошептать мне, когда все мое тело наклоняется к нему, словно оно знает, в чьих объятиях находится, так же как и мой мозг. Чейз. Всегда Чейз. — Подожди, а как же полиция?
Чейз улыбается.
— Об этом позаботились, принцесса. Семейство Константин задолжали мне. Она исчезнет через час, как и все доказательства того, что она здесь была.
— Ух ты, каково это - обладать такой силой? — спрашиваю я, благоговея перед этим человеком, которого я люблю.
— Они в долгу передо мной, — он поднимает меня на ноги, и я вскрикиваю от удивления, мои ноги обвиваются вокруг его талии. — Но что касается того, каково это - обладать такой силой... ты мне скажи. — Чейз убирает еду со стола одним движением своей длинной руки, затем сажает меня. Он задирает мою юбку и ощупывает между ног. Я вздрагиваю от прикосновения его пальцев, исследующих мою мокрую киску.
Он издает удовлетворенный стон.
— Уже такая мокрая для меня.
— Всегда, — стону я, когда он, не теряя времени, расстегивает свои брюки. Чейз освобождает себя и, впившись пальцами в мои бедра, тянет меня к краю стола, насаживая на себя одним жестким толчком, от которого все мое тело горит от желания.
Мы трахаемся всю ночь, и после того, как он заставил меня кончить полдюжины раз и мое тело пресытилось и, кажется, лишилось костей, Чейз берет меня на руки и несет в кровать. Он укладывает меня рядом с собой, притягивая к своей груди.
Я погружаюсь в сон, на пути к мечтам о том самом мужчине, в чьих объятиях я нахожусь, когда слышу его шепот в темноте.
— И жили они долго и счастливо.