Существовала еще одна проблема из тех, что «тучей нависли над миром»: положение в развитых странах низше-среднего и низшего класса, а также в нескольких странах среднего, которым при неблагоприятных обстоятельствах грозила опасность свалиться в нижний класс.
В колониях этой проблемы тогда не существовало. Там веками сложился порядок: богач должен жить богачом, бедняк — бедняком, а нищий — нищим. Если бедствия становились невыносимыми — вспыхивал бунт, восстание, революция, которые сравнительно легко подавлялись регулярными войсками. Этот порядок казался незыблемым.
На Западе идеология социал-демократии сплотила рабочих в профсоюзы, и они потребовали определенных условий работы: столько-то часов в день за такую-то зарплату, гарантий от произвольного увольнения и пособий в случае нетрудоспособности. Каждая уступка предпринимателя доставалась с боем, но в конце концов достигался более или менее приемлемый компромисс. Однако, как мы уже говорили, в каждом общественно-политическом движении находятся экстремисты. Нашлись они и здесь и с годами выработали программу.
1. Никаких классов — «мы все работники всемирной, великой армии труда». И никаких паразитов. Мы уже говорили, что это физически невозможно, даже если истребить треть населения (проверено потом на практике).
2. Никаких рынков, где только обвешивают и обмеривают (что соответствует действительности). Вместо рынков — плановые распределители: все равно больше буханки в день не съешь и больше одного костюма не наденешь. Все прочие соблазнительные блага — строго по мере труда, зафиксированной квитанцией. Что на месте упраздненного рынка может возникнуть «черный рынок» с повышенными ценами — это доктринерам никогда не приходило в голову,
3. Никаких денег, которых честным трудом все равно много не заработаешь, а нечестным — можно: как известно, «деньги идут к деньгам» и скапливаются не там, где хотелось бы. Вместо денег — «дензнаки», то есть помянутые квитанции, которые печатаются по мере надобности. Что и здесь пахнет денежным «черным рынком», бартером (шило на мыло) и полным расстройством системы распределения благ — об этом с экстремистами дискутировать так же бесполезно, как и по предыдущим двум пунктам.
Программа изначально выглядела столь утопично, нежизнеспособно, что была решительно отвергнута всеми социал-демократами. Кроме, понятно, самих экстремистов. Но у тех был еще один аргумент: террористический акт. В более цивилизованных странах таких актов, естественно, было меньше. В менее цивилизованных — больше. В наименее цивилизованных (Россия) — навалом.
Государственная практика показала, что одно из эффективных лекарств против экстремистов (помимо тюрьмы и виселицы) — победоносная война. Тогда одушевленная победами толпа сама разрывает экстремистов в клочья, чем облегчает работу полиции. Эту «гирьку» стали класть на весы, когда в правительстве той или иной державы обсуждался вопрос, начинать войну или нет.
4Соотношение сил к июню 1914 года было следующим.
Германия на суше была действительно самой сильной державой мира. И если в 1870 году ей потребовался месяц, чтобы расправиться с Францией, то теперь мобильность войск увеличилась (железные дороги и автомашины!) и того же результата можно было добиться недели за три. Естественная союзница (и единственная надежда) Франции — Россия могла развернуть свои армии на российских просторах и дорогах не ранее двух-трех месяцев. За это время германские дивизии вполне могли вернуться из побежденной Франции, и России предстояла в лучшем случае затяжная война с неизбежными поражениями. И с весьма возможными переговорами о мире, поскольку цель Германии в такой войне была бы достигнута: Франция, как прежде Испания и Швеция, вылетала из списка великих держав и сдавала Германии свои колонии (единственное, что от нее требовалось, помимо соответствующей контрибуции на покрытие военных расходов). А на Сибирь Германия не претендовала.
Русским пришлось бы тяжело, потому что с юга и юго-запада против них выступили бы союзники (фактически сателлиты) Германии — Турция и Австро-Венгрия. В одиночку и та, и другая были бы разбиты Россией наверняка. Но втроем они представляли силу, с которой лучше договариваться, чем сражаться.