И опять каждый занялся своим делом.
На дверях класса висело объявление: «Прием в музыкальную школу. Прослушивание в 10 часов утра»,
— Ох, Галина Андреевна, — сказала мать Максима Копанцова. — Я так волнуюсь. Вы не можете себе представить. Говорят, она у вас останавливалась, эта пианистка. Вы уж замолвите за нас словечко. Знаете, этот столичный снобизм…
— Конечно, скажу, — великодушно пообещала Галина Андреевна. — Я-то и ни чуточки не сомневаюсь.
Все матери столпились перед дверью, за которой шло прослушивание.
— Мы Валю уже второй год по самоучителю на аккордеоне учим, — объяснила Галина.
— Аккордеон — это хорошо, — вздохнула Копанцова. — А вот пианино — проблема: куда его ставить?
Дверь открылась, и вышли Валька с Максимом.
— Ну, как?! — бросились к ним матери.
— Порядок, — коротко ответил Максим и стал раздеваться.
— Порядок, — так же коротко ответил Валька и тоже стал раздеваться.
— Вы куда? — заволновались матери.
— На секцию опаздываем.
И мальчишки, сунув одежду матерям, скрылись за соседней дверью, откуда доносились звуки ударов и японские выкрики.
В этот момент вошла Ирина с небольшим списком в руках.
— Авдеева Маша, Борисов Юра, Синицына Анжела, Копанцов Максим… — и она прочла еще с десяток фамилий. Шишкина среди них не было.
— Вот! — сказала Копанцова в восторге. — Куда теперь ставить пиаиино?
— Галина Андреевна! — Ирина подошла к Шишкиной. — Не нашла я у него слуха. Искала, искала — нету. Ну, нисколечко, абсолютно, поверьте мне…
— Жалко. Родя расстроится, — сухо сказала Галя, повернулась и пошла прочь.
Художник продолжал писать портрет.
В кабинете у Шишкина сидела теперь высокая старуха в очках.
— Вот они и говорят мне: продавай, мать, дом, будешь при нас жить. Я и продала, дура старая, а деньги им с Лапшиными девками переслала, а они теперь отрекаются, дескать, не получили.
— А может, эти Лапшины и не передавали ничего?
— Как не передавали! Племянницы они мне, девки совестливые. Дак я книжку видела сберегательную: все три тыщи как одну копеечку прикарманил, черт длинноносый!
— К прокурору надо идти. Эго подсудное дело… — мрачно сказал Шишкин.
— Батюшки мои, да нетто я с родной дочерью судиться буду? Срам-то какой! Нет, ты уж сам, родимый, разберись. Зачем ты тут поставленный? Тебе власть дадена — нас защищать, — упрямо сказала старуха.
Родион Михайлович поднялся и сказал старухе:
— Посиди тут, Матрена Ивановна.
И вышел. Старуха с подозрением посмотрела на художника.
В кабинет вошла секретарша, держа поднос с чаем и сахаром, поставила его перед старухой.
…Шишкин стоял в соседнем кабинете у своего заместителя Матвеева.
— Не советую тебе, Родион Михайлович, в это влезать. Семья, сам знаешь, — дело темное. Поди тут разбери, кто прав, кто виноват. А старуха и соврет — недорого возьмет. А не врет — на это органы юстиции есть. Это их дело, а не наше с тобой.
— Наше дело спокойно смотреть, как старого человека обирают? Не хочет она судиться, пойми! — Шишкин направился к двери.
Матвеев усмехнулся.
— Ты кто, Родион Михайлович, председатель райисполкома или всех скорбящих утешитель? В чем твоя работа?
— Чтоб людей не обижали — это тоже моя работа, — твердо ответил Шишкин. — И, может быть, самая главная…
Вернувшись в свой кабинет, Шишкин обнаружил там неожиданных гостей. Кроме художника и старухи, здесь сидели еще пять человек. Трое были хорошо одеты. Все улыбались.
— Люди из Рима! — радостно сообщил Петряков. — Вот, к нам в гости!
— Шишкин, — натянуто улыбаясь, протянул руку Шишкин. — Почему раньше не сообщили? — тихо спросил он завотделом культуры.
— Да они как снег на голову, — шепотом ответил Петряков. — На волков приехали охотиться.
— На волков?
— Джузеппе Гарди, — представил парень-переводчик молодого блондина. — Вице-президент фирмы «Везуччи».
Шишкин пожал руку вице-президенту.
— Франческо Пикколи. Депутат парламента.
Депутат был брюнет с хитрыми живыми глазками.
— Эдуардо Фарони. Мэр города Феминаморта.
Мэр оказался скромно одетым бородачом.
В это время в кабинет ворвалась Галина Шишкина.
— Родя! Вальку в музыкальную школу не приняли. Сказали, что слуха нет!
— Кто сказал?
— Твоя учительница!
— Супруга, — представил жену Шишкин.
Три итальянца по очереди поцеловали
Галине руку. Та опешила.
— Извини, Родя, — шепотом сказала она. — Я не знала…