Отчихавшись, оживший труп стал медленно раскачиваться с боку на бок, бормоча при этом что-то несвязное на латыни. С каждой секундой в его движениях появлялось все больше прыти. Еще немного усилий и он непременно свалился бы с кушетки на пол, а там, чего гляди, поднялся бы и поскакал на единственной ноге навстречу вновь даруемой жизни. Митрофан не должен был этого допустить. И он не допустил.
Взяв со стола с инструментами старую добрую пилу для ампутаций, он подошел к Якову и передвинул его так, что голова оказалась на весу. Приложил пилу к шее, наблюдая за тем, как ходуном ходит кадык.
- Amor tussisque non celantur, - отчетливо пробормотал Яков.
- Я знаю, - заверил его Митрофан и уверенно рассек плоть.
Кровь ивово-коричневой пастообразной массой полезла из разрезанной шеи и рта. Цепляясь за жизнь, Яков извивался как уж. Хватался руками за пилу, стучал обугленным протезом по столу. Но вскоре стих, отмучался. Его голова повисла на нетронутой пилой тонкой полоске кожи.
Разобравшись с ним, Митрофан вернулся к своей давнишней возлюбленной. Трепетно убрал с нее мятую простынь и едва не закричал от ужаса. Его сердце заколотило отчаянно быстро. На спине проступил холодный пот. В тот миг он готов был ослепить себя на оба глаза, потому что перед ним лежала вовсе не Марфа, а совсем другая незнакомая женщина. Русая, худощавая с тонкими чертами лица, по возрасту годная ему в матери. На ее дряблом посиневшем животе грубым росчерком скальпеля был очерчен символ сердца, внутри которого рдели литеры «М и М». А ниже, от пупка до колен (он отказывался этому верить) все органы и мышцы были вырезаны и выскоблены до кости.
Еще мгновение, еще одно биение сердца и перед ним снова Марфа. Ее идеальное молодое тело совсем без увечий. Она ждет его и томится.
- Снова эти вспышки - симптомы коварной хвори. Не помню, я говорил о них? - придя в себя, залепетал Митрофан. – Они уводят меня в сторону лживой реальности, где все, абсолютно все неправильно и постыло. Где рядом нет тебя.
Он достал из кармана свечу, которая на удивление уже была зажженной. В ее колышущемся рыжем пламени таился ключ к оживлению мертвых. Внезапно Митрофану почудилось, что в руке у него шприц. Им в неверной реальности он колол себе морфий. Еще мгновение, еще одно биение сердца и морок исчез.
- Вспышки повторяются, - с досадой заключил он, поправляя голову усопшей для удобства проведения ритуала. – Нам нужно поспешить, пока они не увели меня отсюда слишком далеко.
* * *
В ту ночь Петру Авдеевичу Скворецкому не спалось. Бессонница давила на него луной сквозь узкую щель неплотно задернутых штор, резала слух звонким храпом почивавшей рядом немолодой любовницы, уводила в топи смутных дум.
Мнилась ему жена Наталья. Абсолютно голая она лежала на медвежьей шкуре в комнате их покойного сына. Закрыв глаза, бесстыдно раскинув ноги, Наталья гладила себя в самых чутких к прикосновениям местах. Томилась в ожидании близости. Но с кем?
Тяжело вздохнув, Петр Авдеевич перевернулся с боку на бок. Иллюзорная картинка рассыпалась, но вместо нее мгновенно возникла новая.
Он снова видел жену, только теперь на кровати в их спальне. Лунный свет деликатно преподносил взору ее наготу, ей как будто снова было двадцать лет. Наталья впилась в потолок таким восторженно-безумным взглядом, словно сквозь него, если постараться, можно увидеть ночное небо и млечный путь ее жемчужных оргазмов.
На другой половине кровати, с той стороны, где обычно спал Петр Авдеевич, прикрыв срам белой простыней, сидел молодой человек. Охотничьим ножом он старательно высекал очередную зарубку на деревянном изголовье. Лицо наглеца Скворецкий разглядеть не мог. Гнусное воображение предательски прятало его за маской медведя. Какой-то слишком уж натуральной маской…
Перевернувшись на спину, графиня Мурмурцева, у которой Петр Авдеевич инкогнито гостил последние пять дней, попыталась осилить храпом очередную октаву. Скворецкий раздраженно вскочил с постели. Решение сегодня же вернуться домой было принято им мгновенно.
«Ночью из города не выбраться, - бегло рассуждал он. – Разве что пешим ходом». Эту идею Петр Авдеевич сразу отбросил, но решил, что будет лучше где-нибудь переждать до утра, чем сносить слезливые проводы Мурмурцевой.