Ведь мама пианистка. Дома, разумеется, стояло пианино. И мама все время музицировала. Но играла не популярные песенки, а Рахманинова, Листа, Шопена. С младенчества таскала меня на разные концерты, в оперу, на балет. Иногда я скучал. Но музыка окутывала меня, оседала где-то в глубинах подсознания.
У нас была отличная коллекция пластинок классической музыки. Были и очень редкие издания. Если мама не сидела за инструментом, то включала ту или иную пластинку. Музыка в доме звучала постоянно.
Потом я сам начал коллекционировать Моцарта, Бетховена, Баха. Больше всего слушал, конечно, Баха. Особенно «Хорошо темперированный клавир». Это сорок восемь прелюдий и фуг во всех тональностях, мажорных и минорных. Гениальный сборник, состоящий из двух томов. Бетховен назвал его «музыкальной Библией».
У меня ведь мышление математика. А Бах невероятно технологичен. Я слушал его «Страсти по Матфею» – шедевр барочной музыки. Слушал «Страсти по Иоанну». Преклоняюсь перед гением!
Бах – это альфа и омега в музыкальной культуре, как мне кажется. Поразительно, что современники забыли его на сто лет. К сожалению, во все времена современники бывают непростительно близорукими. И кстати, не только по отношению к художникам. Но это уже другая тема.
В своих музыкальных пристрастиях я дошел до так называемой атональной музыки и остановился. Дальше двигаться не смог. Шнитке, Губайдулина, Берг, Шенберг – это я уже не воспринял. Хотя перечисленные имена – выдающиеся композиторы двадцатого столетия.
Знаете, Альфред Шнитке для своей дипломной оратории написал в качестве эпиграфа: «Музыка – это подслушанные крики времени». Признаюсь, подобные крики мне пришлись не по душе. У Шнитке есть замечательная и гораздо более понятная киномузыка, которую я иногда с наслаждением слушаю. Может, когда-нибудь проникну в суть и атональной. Ни от чего не зарекаюсь. Но пока я от этого очень далек.
Мои музыкальные кумиры в свое время жили на катушках. Это была целая катушечная жизнь. Те, кто помоложе, наверное, даже не понимает, о чем я говорю.
Магнитофоны с катушками, на которые наматывались магнитные ленты, появились в середине 30-х годов. К слову сказать, первую запись на магнитофон сделали в 1936 году. Это была симфония Моцарта в исполнении Лондонского оркестра.
На моих катушках жили Высоцкий и Окуджава. Конечно – Beatles. Разумеется, Rolling Stones и Deep Purple. Приезжающие из-за границы мажоры – под заказ или для себя – везли пластинки, с которых потом надо было переписывать песни на катушки. А катушки моментально расходились из рук в руки.
У меня дома хранилась большущая коробка с этими катушками. Настоящее богатство по тем временам.
А в 1979 году у меня появился катушечный магнитофон «Маяк‑203». Как он ко мне попал – отдельная история. Сейчас расскажу.
Магнитофон «Маяк‑203» стоил недешево. Две средние зарплаты. Я заработал денег репетиторством. Но даже при наличии денег купить его было нельзя. В магазинах не было ничего. Дефицит. Такая вот особенность жизни в СССР, о которой некоторые любят ностальгировать – тотальный дефицит и унизительные очереди.
В Москве на Смоленке был магазин «Орбита». И прошел слух, что должны привезти какое-то количество магнитофонов. Но это вовсе не означало, что можно прийти пораньше, занять очередь и купить магнитофон. Все было гораздо сложнее.
Торжественно объявлялась запись. И выстраивалась гигантская очередь за открытками на получение магнитофона. Пишу это и вытираю пот со лба. Неужели так было? И мы готовы снова в это скатиться?
К шести утра я приехал на Смоленку. Надеялся быть в первых рядах. Но там уже переминалась с ноги на ногу гудящая толпа. Когда магазин открылся, толпа, пихаясь и ворча, выстроилась в очередь. И начала медленно двигаться.
В магазине у прилавка стояла сонная, недовольная тетка, которая выдавала специальные открытки. И записывала данные в особый журнал: такой-то человек, проживающий по такому-то адресу, получил открытку. И через несколько недель, а то и месяцев должна была прийти эта самая открытка, что, дескать, можно явиться в магазин и купить магнитофон.
Но был еще один нюанс. Магнитофон мог получить только человек с московской пропиской. А я-то долгопрудненский. Но сообразительный. И нашел выход. В открытке я указал индекс нашей родной Долгопы. А адрес вывел без названия города: Московское шоссе, номер дома и номер квартиры.
Сонная тетка, уставшая от наседающей, шумной толпы, подвоха не заметила. Спокойно взяла мою открытку, поставила штамп и записала данные в свой журнал. Я был страшно доволен. Не сомневался, что открытка дойдет. Индекс ведь я указал долгопрудненский.