— Не шевелите его, — доброжелательно, но твердо распоряжалась она. — Кажется, у него сломано плечо.
Оказалось совершенно естественным, что они вместе сели с парнишкой в «скорую» и даже подождали, пока ему найдут койку в больнице. Когда появился доктор, (изможденный и на вид не старше своего пациента), Герц взял ее под руку и вывел из больницы. Казалось, все происходит во сне: он уже чувствовал, что знает эту женщину так же хорошо, как всех знакомых ему людей.
— Не хотите выпить кофе? — спросил он.
Она отказалась, сказав, что ей нужно на работу. Он с сожалением проводил ее взглядом.
После обеда он отправил отца отдохнуть в пока еще нежилую квартиру над магазином. Он делал это каждый день, хоть и знал, что благодаря этому обычаю он будет привязан к магазину до конца дня, когда его отец с похоронным видом выйдет, не имея ни малейшего желания возобновлять знакомство с коммерцией, которую считал презренным занятием. Если появится постоянный покупатель, они будут рады перемолвиться словом, а не будет покупателей — будут коротать часы вдвоем, молча. То, что они постоянно, и дома и на работе, были вместе, конечно, давило на Герца, но и многое упрощало: не нужно было разговаривать. Он смотрел, не делая никаких замечаний, как его отец к концу рабочего дня становится все небрежнее, волосы всклокочены после недавней сиесты, из кармана брюк торчит носовой платок. С этим ничего нельзя было поделать: они оба слишком основательно погрязли в унынии, чтобы помышлять о самосовершенствовании. Для Юлиуса почти облегчением было знать, что его отец на пару часов будет недоступен для общения, скованный сном на кровати, которая осталась в квартире от прежних жильцов и которую Островский иногда использовал для свиданий. Совершенно неизвестно было, чем еще он может заниматься, когда остается один. Свой магазин, до которого ему, в сущности, не было дела, он с радостью оставлял на попечение отца и сына Герцев, а сам отправлялся играть в карты или к девочкам; время от времени снова заглядывал узнать, как идут дела, больше из любопытства, выпивал с ними кофе и, удовлетворенный состоянием своего бизнеса, вновь исчезал в уличной толпе. Они подозревали, что дни их проживания на Хиллтоп-роуд сочтены, что Островский без лишних колебаний турнет их, достаточно того, что он нашел им другую квартиру. То, что квартира эта заведомо хуже — пыльная, темная и к ней ведет скрипучая старая лестница, — похоже, не обсуждалось. Они все это знали, но отец Юлиуса был слишком вежлив, чтобы жаловаться или выражать свое неудовольствие. То, что они чувствовали, не было даже неудовольствием, то было, опять же, отчаяние.
Вилли Герц знал, что его жена, которой все же придется посмотреть квартиру, вскрикнет от ужаса, заявит, что жить здесь невозможно, и, хуже того, не сделает ни малейшей попытки привести ее в жилой вид. Это ляжет на его плечи. Сколько уже раз за долгую жизнь ему приходилось подвигать жену на разные энергичные действия, невзирая на ее несчастье, давно ставшее его собственным! Эта квартира вполне бы ему подошла, но только при условии, что он жил бы в ней один. Его заветной мечтой было вновь сделаться холостяком, ибо лишь холостым он мог справиться с этой новой жизнью. Сделать счастливой свою возлюбленную супругу было ему не по силам, да теперь уже и никому не удастся. Он страшился того часа, когда его несчастье выйдет наружу, и был благодарен Юлиусу — не самому любимому сыну — за его такт, понимал, со скорбью, что Юлиусом пожертвовали и, если не случится чудо, будут и дальше жертвовать, поскольку семья связана одним горем и перспектив возрождения нет.
В дневные часы Юлиус почти ничем не был занят, и мысли его постоянно возвращались к утреннему происшествию, причем ему виделось испуганное лицо паренька, а не умелой медсестры. Ричард его зовут. Не слишком ли быстро он ушел, боясь помешать сиделке? Он решил сразу же после работы отправиться в больницу, узнать, не нужно ли чего пареньку, пообещать еще его навестить. Этот визит дал ему странное ощущение счастья. Без кожаной амуниции Ричард выглядел еще моложе, чем показалось сначала, — лет семнадцати, не больше. Он сказал Юлиусу, что дал знать родителям и велел им не беспокоиться. Юлиус подумал, что это очень зрелый поступок, и сказал об этом вслух. Мальчик был польщен. В больничной пижаме и с гипсом, сковавшим руку и плечо, он мало что мог для себя сделать.
— Здесь все очень добры, но все так заняты, — только и сказал Ричард.
Юлиус вышел, чтобы купить для больного всякие вещи первой необходимости в больничной лавочке, и сказал парнишке, что, если у него есть пожелание, ему достаточно только сказать. После недолгого колебания мальчик попросил журнал о мотоциклах. Герц обещал назавтра принести ему журнал, собрался уходить, поднялся с места и тут увидел медсестру — ту, свою. Его вдруг окатила волна радости. Они стояли по обе стороны кровати и улыбались Ричарду, как будто он принадлежал им обоим. Потом, когда время визита вышло, они попрощались и обещали снова его навестить. Герц ломал голову, как бы ему продолжить это необычное знакомство. Но оказалось, что ломать голову было не над чем, поскольку, едва они вышли на улицу, она повернулась к нему и сказала: