Когда зазвонил телефон, Герц подумал, что это Фанни, и даже почувствовал облегчение оттого, что она ответила на его письмо, но это был Бернард Саймондс, судя по голосу — усталый и слегка обиженный.
— Юлиус? Я получил ваше письмо, но думаю, нам необходимо встретиться, чтобы все обсудить. Мне кажется, вы поступаете опрометчиво.
— Мне самому так кажется. Я, кажется, сдал квартиру.
— Вы ничего не подписывали?
— Нет.
— Я совсем не уверен…
— Бернард, мы можем встретиться? Мне нужен ваш совет.
— Конечно. Я так понимаю, что в офис вам бы приезжать не хотелось?
— Нет. Давайте пообедаем, где обычно.
Он подождал, пока Саймондс сверится с ежедневником, потом согласился на следующий вторник. Фанни отступила на некоторое расстояние. Если ему повезет, она будет думать долго, и у него останется шанс самому что-то решить.
16
Совет Бернарда был краток, но убедителен: настаивайте на ежемесячном договоре, который в случае надобности может быть расторгнут без предупреждения. После того как вердикт был вынесен, Саймондс набросился на равиоли с живостью, которая Герца несколько насторожила. Он не был настроен на этот разговор. Утром пришла открытка из Бад Хомбурга. В ней изящным почерком Фанни было написано: «Наслаждаюсь краткой отсрочкой своих неприятностей. Подробности письмом». Из этого он сделал вывод, что она при деньгах, с нетерпением ждет успешного разрешения своей тяжбы и благополучно его забыла.
Следовательно, Герц был обязан — именно так — уехать в «Бо Риваж» по крайней мере на месяц, скорее всего в одиночестве, чтобы удовлетворить неизменно вежливые, но настойчивые расспросы мистера Хендерсона о будущем квартиры, которая, судя по всему, сама собой уплывала у Герца из рук. Если он ее освободит, даже на самое короткое время, то уж не в собственных интересах, а скорее в интересах мистера Хендерсона, к которому он почему-то испытывал необъяснимую симпатию. Молодой человек, которого часто встречал на лестнице или на площадке перед дверью Софи, явно пылал любовью и был настроен решительно, однако остался достаточно здравомыслящим, чтобы заботиться о собственных интересах.
Герц испытывал к нему нежность, как к ребенку, который переходит улицу, не потому, что тот был влюблен, а потому, что видно было, что он думает, будто ситуация у него под контролем. Он бы с удовольствием отвел его в сторонку, чтобы объяснить, какие трудности его ожидают впереди. Возьмите мой случай, сказал бы он: ошибочная юношеская любовь к женщине, которая больше меня не волнует, довела меня до целой путаницы шагов, из которой, кажется, вовсе нет выхода. Память о юношеской эйфории, пусть даже самой неподдельной эйфории, осудила меня на изгнание. И в вашем случае та же самая эйфория, которую я лично наблюдал, может исчезнуть; ваше первоначальное единство может распасться, если дойдет до столкновения интересов. Софи далеко не невинная дева, ожидающая в своем тереме принца, а вы, как мне кажется, защищены гораздо меньше.
Что касается меня, я, пожалуй, на вашей стороне и даже готов уехать, покинуть свой дом, просто потому, что ваши желания намного сильнее моих. Я тоже выбрал себе спутницу, хотя теперь вижу, что недооценил ее. Нет никаких сомнений, что в это самое время она занимается собственными делами и не вспоминает обо мне. Вот что меня занимает: откуда ей знать, что мною движет? Как она может оценить мою ситуацию, когда ее голова занята исключительно собственными заботами и едва ли можно надеяться, что она уделит внимание тому, кем я стал, — по сути, незнакомцу, жизнь которого уже почти подошла к концу и который надеется дальнейшими фантазиями — о спасении — продлить эту жизнь и хоть как-то наладить, хотя бы только восстановить чувство собственного достоинства, уже почти непоправимо вытравленное? Вот в чем проблема, сказал бы он. Вы тоже можете обнаружить, что зашли туда, куда благоразумнее не ходить. В каждой любви, будь она настоящей или мнимой, таится бесчисленное множество опасностей.