— Я против того, чтобы вы сдавали квартиру, — сказал Бернард Саймондс, — хотя, вы, конечно же, имеете право поехать в отпуск. Но вы ведь можете просто уехать на месяц-другой и не связывать себя такого рода договоренностями.
— Я имел в виду длительное отсутствие, — пробормотал Герц. — Как-то раз мне пришло в голову, что это могло бы решить мои проблемы.
Перед ним снова промелькнул первоначальный образ себя: он, в роли некоего праздного гуляки, прохаживается по берегу озера, приятно улыбаясь женщинам, становится желанным спутником, или, если не спутником, то этаким идеальным сопровождающим. Единственное, что осталось от этого образа, столь далекого от правды, это недоумение, как он мог так радикально отойти от фактов. Но был и другой импульс, силе которого он не мог противиться: необходимость в безрассудном поступке. Поступки ему были не свойственны. Он знал, что от природы осмотрителен и даже нуждается в страховке, так что когда он осторожно движется по знакомым улицам, рука его сжимает гремящую жестяную коробочку с таблетками. И таблеток осталось уже немного, что означало очередной визит к врачу. Это было неизбежно; он изменил свое отношение к этим таблеткам. Одну таблеточку под язык на ночь — и безболезненный переход в сон гарантирован. Он не знал, да и не хотел знать, почему они оказывают лечебный эффект. Его мать от всех своих болезней принимала одну таблетку, а множество лекарств, которыми пичкали его брата Фредди, привели только к тому, что у него совершенно пропали все желания. Но Герц был не прочь подчиняться этой потребности, пока такая потребность оставалась. Он говорил себе, что не зависит от таблеток ни в каком смысле; он их воспринимал не как потребность, а скорее как особый вид удовольствия. Они позволяли ему с нетерпением ожидать безмятежной ночи, а это было неоценимое благо.
— Вы, разумеется, настояли на рекомендациях, — сказал Саймондс. — Они вас устроили?
— О да.
Они были не просто приемлемы; они были идеальны. Они больше, чем все остальное, склоняли Герца в пользу кандидата, как он про себя его называл. Его характеризовали как славного работника, хорошего специалиста, получающего достойное вознаграждение за исполнение своих служебных обязанностей. Эти рекомендации, во всяком случае, добавляли еще больше к тому специфическому блеску мистера Хендерсона, который сам по себе уже содержал элемент идеала. Если в дополнение к его роскошной внешности он был таков, каким его изображали в рекомендациях, то, очевидно, он обладал благородным характером. Это лишь подтверждало желание Герца его защищать, даже вопреки собственным интересам. В то же время его собственные интересы казались второстепенными по отношению к перспективам мистера Хендерсона, а по сути — ко всему его будущему. Герцу не трудно было принять закон природы: молодежь нужно предпочитать старикам, которых она в конечном счете сменит. Тягостные обязанности, которые у них впереди, нужно смягчать удовольствиями, созвучными им — опять же по своей природе, — пока они молоды. И мистер Хендерсон был так ослепительно влюблен, что Герц чувствовал, что на его пути не должно быть никаких преград, ничто не должно уводить в сторону. В настоящее время единственным препятствием был только сам Герц. Поэтому ему просто суждено было тактично исчезнуть. Так, таинственным образом, его туманные выдумки воплощались в жизнь по необходимости. Именно это сказал бы он в одной из тех воображаемых бесед, которые никогда не будут иметь место. Однако из этого можно было сделать выводы, и Герц не сомневался в их ценности. Одна простая идея, одно желание, может обрасти такими событиями, что в итоге неизбежно придется прийти к компромиссу. В его конкретном случае симпатия к этому чужому человеку приведет к тому, что ему придется удалиться со сцены, вместо того чтобы наслаждаться действием, хотя бы даже со стороны. Поэтому ему придется отказать себе в законном интересе, даже доброжелательном интересе, просто для того, чтобы дать другому жить в своей квартире.